* * *
Первая версия «Обращения Савла» Караваджо из коллекции Одескальки соответствует традиционной иконографии сюжета, в ней и лошадь – белая; вторая открывает огромную тему, являющуюся одной из центральных в цивилизации христианской Европы. Путь в Дамаск стал литературным топосом, повторяющимся мотивом, проходящим через всю историю человечества. Мотив приобретал различные формы, вплоть до кажущегося кощунственным брюсовского: «Водоворотом мы схвачены/ Последних ласк. Вот он, от века назначенный,/ Наш путь в Дамаск!» Отсылка к истории апостола у Валерия Брюсова не столь уж богохульна, ибо она опосредована и подразумевает не «Деяния апостолов», а, конечно, пьесу Юхана Августа Стриндберга Till Damaskus (по-шведски «В Дамаск», в русском переводе – «Путь в Дамаск»), муторную символистскую трилогию о скитаниях и терзаниях героя с выразительным именем Неизвестный. Влияние шведского мистика привело Валерия Яковлевича к утверждению, что когда «Губы мои приближаются/ К твоим губам,/ Таинства снова свершаются,/ И мир как храм» и что в этот момент «Мы, как священнослужители,/ Творим обряд./ Строго в великой обители/ Слова звучат», что не ново и не относится к лучшим русским стихам. Зато интереснейшей прямой отсылкой к тексту из «Деяний апостолов» снабжена «Незнакомка» Александра Блока, написанная, так же как и картина Караваджо, об озарении, о глухих тайн порученности и вручении чьего-то солнца. Чудесный и тонкий образ, «дыша духами и туманами», отсылает к словам: «Савл же, ещё дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришёл к первосвященнику. И выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдёт последующих сему учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим. Когда же он шёл и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба».
Караваджо. «Распятие святого Петра»
Благодаря пьесе Стриндберга, влиятельнейшего в России начала века скандинава, мотив Пути в Дамаск просто загремел в русском символизме и гремит до сих пор. Фёдор Сологуб написал прекрасный рассказ «Путь в Дамаск» о неудавшейся потере девственности и неудачном самоубийстве. Неоспоримое преимущество Сологуба перед Стриндбергом в том, что его рассказ намного короче. Да и внятнее. В католической Европе швед был менее популярен, Пазолини о нём не упоминает. На свой «Путь в Дамаск» итальянец не нашёл ни денег, ни времени, Томмазо Черази у него не появилось, но было снято полно других фильмов под таким названием, по большей части французских и малоинтересных. Рассказ Сологуба начинается фразой, никак сюжетно с дальнейшим не связанной: «От буйного распутства неистовой жизни к тихому союзу любви и смерти – милый путь в Дамаск…» Красивая формулировка схожести Караваджо и Пазолини.
* * *
Церковь Санта Мария дель Пополо у Порта Фламиниа до середины XIX века, до того, как была построена первая римская железная дорога и вокзал Термини, первой встречала всех приезжающих в Рим. Паломники, направлявшиеся в Рим пешком – таких в сеиченто ещё было полно, – естественным образом попадали в неё как в первую римскую церковь. Церковь и ворота были началом Рима. Капелла Черази с великими произведениями Караваджо и Аннибале Карраччи воспринималась впервые прибывающими как увертюра перед великой оперой Вечного города. Паломники сеиченто вряд ли размышляли о пьесе Стриндберга и неснятом фильме Пазолини, но фигуры Петра и Павла в их единении-противопоставлении были им внятны в большей степени, чем большинству сегодняшних туристов, толкущихся подле капеллы. Все знали, что Путь в Дамаск святого Павла закончился в Риме его мученической смертью.
Караваджо. «Убийство святого Матфея»
По мере строительства, развернувшегося на Пьяцца дель Пополо, церковь была затенена великолепной площадью. После Наполеона роль интродукции к Риму исполняла именно она: увертюра стала громче и проще. У Пьяцца дель Пополо и Порта Фламиниа роль главных ворот Рима забрал сначала вокзал Стационе Термини со своей унылой Пьяцца деи Чинквеченто, а потом и вненационально модернистский аэропорт Леонардо да Винчи в Фьюмичино. Значение Капелла Черази затемнилось, а она и без того узкая, тёмная и для осмотра труднодоступная. Тем не менее эта капелла – подлинное начало барочного Рима. В картинах Караваджо и Карраччи, её украшающих, наиболее ясно и чётко выражено особое, римское, отношение к чуду как к чему-то постоянному и осязаемому. С её вдумчивого осмотра лучше всего начинать не знакомство с Римом, а его осознание. С неё и начинается моя книга о Риме, ибо эта – вступление к ней.
