– Бывало иногда, я чувствовал себя не в своей тарелке. Чувствовал, что не соответствую, особенно вначале. Там было много ребят из Бостона и даже из Портленда, ребята из больших городов, их познания были куда обширнее моих. Но потом в какой-то момент ты ловишь себя на том, что больше не ощущаешь себя совсем уж бестолковым. Просыпаешься однажды утром в комнате общежития и думаешь: это моя кровать, я в ней сплю. А это мой стол, а там мои книги, и это мой мир. И начинаешь чувствовать себя чужаком, когда приезжаешь домой.
Минти слушал внимательно, и Майлз понял, что, как бы он ни осторожничал, сказанное им подтвердило некие мрачные подозрения Минти, которыми он не мог либо не хотел поделиться.
– То есть я там слишком недолго пробыл, к этому ты клонишь?
– Ну, только одна ночь… одна вечеринка…
– По-твоему, если бы я остался там на какое-то время, то стал бы таким же, как эти ребята из братства?
В чем Майлз нисколько не сомневался. Ко второму курсу Джимми Минти превратился бы в парня с голой девушкой через плечо, но у Майлза хватило здравого смысла умолчать об этом.
– Нет…
– Тогда я рад, что не остался.
– Джимми…
– Заткнись, Майлз. Я пытаюсь тебе кое-что сказать, окей? Ты ведь не против выслушать меня? Или ты и так все знаешь?
Майлз помедлил с ответом:
– Не стоит заводиться без причины, Джимми. Ты спросил, я ответил.
– Кончай умничать, Майлз. И слушай сюда. Я не завожусь, понятно? Я на взводе начиная с полудня. Думаешь, ты можешь потешаться надо мной перед мисс Уайтинг и кучей других людей, а потом заявиться сюда и сказать “извини”, когда тебя никто не слышит, и все, лады? А знаешь что? Мы бы поладили, если бы я не видел твоей физиономии, когда я сказал о твоей дочери и Заке. Но я видел, да еще как. И не говори, что мне померещилось, потому что этим ты меня опять оскорбишь с ног до головы.
Майлз взялся за ручку на дверце:
– Мне жаль, что я расстроил тебя, Джимми.
– Нет, сяди, уж потерпи еще минутку. И не прикасайся к дверце, пока я не закончу. (Майлз подчинился.) Я пытаюсь объяснить тебе, что между нами происходит, и это не фигня какая-нибудь, не про то, как ты устал. Вишь ли, этот город не кажется мне чужим. И никогда не казался, ни на секунду. А после той ночи в Ороно… Когда я пересек мост и въехал в Эмпайр Фоллз, тогда и случилась самая счастливая минута во всей моей чертовой жизни. Смейся сколько хочешь, но это правда.
– Я не смеюсь, Джимми…
– Прикинь, меня волновало, кто выиграет сегодняшний матч. Может, люди вроде тебя числят меня простаком, потому что я такой ярый болельщик, но знаешь что? Мне насрать. Мистер Эмпайр Фоллз? Это я. Отсюда я последним уйду, и я погашу свет, понял? Этот город мой, а я – его. Я не из тех, кто уехал, а потом вернулся. Я здесь все время. Прямо тут, где я был вчера и где буду завтра, когда солнце взойдет, так что если ты…
– Я никогда не говорил…
– Вот в чем штука, Майлз, людям в городе ты нравишься. Многим людям. У тебя есть друзья, а среди них встречаются даже влиятельные друзья. Я это не отрицаю. Но вот что удивительно, Майлз, людям и я нравлюсь. И это еще не все. У меня тоже есть друзья. И ты не поверишь, но у нас с тобой имеются даже общие друзья. И ты не единственный, кто нравится людям, окей? Я тебе еще кое-что скажу. Что здешним людям нравится во мне больше всего? Им нравится, что они больше похожи на меня, чем на тебя. Они смотрят на меня и видят город, в котором выросли. Видят свою первую девушку. Видят свой первый футбольный матч, когда они, старшеклассники, болели за нашу команду. А знаешь, что они видят, когда смотрят на тебя? Что они – не очень-то хорошие люди. Они смотрят на тебя и видят все плохое, что они сделали за свою жизнь. Они слушают твои разговоры и, может быть, думают то же, что и ты, но не умеют сказать об этом так же, как ты, и понимают, что никто их не примет всерьез. Они видят тебя и твоего кореша, директора, как вы, голова к голове, решаете всякие вопросы, и в какой манере вы общаетесь друг с другом, и какие шуточки отпускаете, и они понимают, им до вас двоих не дотянуться, никогда. А я? Может, со мной они кое в чем и могут сравняться, поэтому я им и нравлюсь. Поэтому я, наверное, стану новым шефом полиции. Им нравится мое мироощущение, как ты бы выразился. И знаешь что? Какое такое мироощущение у тебя? С таким мироощущением на всякое можно нарваться.
Майлз решил, что с него достаточно.
– Ты мне угрожаешь, Джимми? – спросил он. – Ты ведь пока еще не шеф полиции. Билл Доуз в курсе, кто займет его место?
В глазах Минти мелькнул испуг – не сболтнул ли он лишнего? – но на этой мысли он не задержался.
– Угрожаю тебе? – переспросил он, словно не верил своим ушам. – Угрожаю тебе. Я, который всегда хотел одного – быть тебе другом. Разве когда-нибудь было иначе? Скажи, было?
Правда часто принимает несуразный, карикатурный вид, помнил Майлз и не сомневался, что Джимми Минти не кривил душой. Именно этого он и хотел. Искренне недоумевая, почему ему отказывают. Однако, подумал Майлз, вылезая из патрульной машины и пересекая Имперскую авеню, это еще не позволяет считать его полным идиотом. В конце концов, что такое весь наш огромный мир, как не место обитания для людей, лелеющих пылкие и неисполнимые желания, что пустили корни в их душах и расцвели вопреки логике, теории вероятности и даже утекающему сквозь пальцы времени, вечному, как полированный мрамор?
Глава 18
Без пяти шесть, утром в воскресенье, полусонный Майлз Роби спустился в ресторан готовить завтраки для ранних посетителей и обнаружил мужчину, рухнувшего головой на стойку, – лоб будто приклеили к пластику. Майлз мигом сообразил, кто перед ним, – Бастер, помощник повара, вернулся из ежегодного героического загула, который в этом году, видимо, чуть не уморил его до смерти. Бастер принес воскресную газету, а из кофеварки пахло свежесваренным кофе, а значит, парень не до конца растерял профессиональные навыки.
Будить его Майлз не стал, но разогрел гриль и выложил на сверкающую поверхность полоски бекона общим весом около трех фунтов. Когда бекон заскворчал, Майлз взялся за газету. Первая полоса была почти целиком посвящена субботнему футбольному матчу, в качестве иллюстрации прилагались два снимка Зака Минти: на первом, покрупнее, он красовался с мячом, вырванным у противника, на втором, поменьше, помогал едва стоявшему на ногах квотербеку из Фэрхейвена покинуть поле. Получив удар, сразивший его наповал, парень во втором тайме не играл. Он сидел на скамье запасных, полусогнутый, с мутными глазами, а Эмпайр Фоллз потихоньку набирал очки – гол с игры тут, выигранный розыгрыш там, – пока команда не сравняла счет за минуту до конца матча. Неудивительно, что “Имперская газета” комментировала матч примерно в том же духе, что и местные болельщики, – как унизительное поражение Фэрхейвена, закончившего первый тайм со счетом 24:0 в свою пользу.
