— А почему здесь? И каким образом?
— Сюда вела дорога. Местные зовут ее «старой», а здесь такие места, что бог знает насколько она стара. Часть пути мы прошли по ней. Тем не менее, чтобы доставить эту статую сюда, пришлось немало потрудиться; я бы, например, вез ее на муле или нес на носилках. Наверное, ее хотели возвратить на место, когда все образуется, или же, если бы положение не изменилось, соорудили бы высоко в горах крошечное тайное святилище. Ведь ее, в конце концов, можно было просто закопать, а ее установили, я прав? И с присущим грекам тяготением к театральности установили в конце темного туннеля, на сияющем свете, да еще обвесив украшениями… Вот скажи, Камилла, тебя поразило что-нибудь в пещере?
— Ты имеешь в виду, что она чем-то напоминает собор или храм?
Саймон кивнул:
— Огромные сводчатые пещеры со сталактитами и сталагмитами всегда производят такое впечатление. Жрецы, которые до фанатизма жаждали спасти статую, наверняка давным-давно знали о существовании этой пещеры. И не только о ней, а и об этом внутреннем святилище, полном света, — идеальной «блестящей цитадели» для божества… Теперь он здесь и стоит. Ты посмотри на этот виноград, Камилла, и на это дерево.
Я тупо уставилась на него.
— Виноград? Это дикий виноград, разве нет? А дерево, кажется, лавр?
— Лавровое дерево. Лавр Аполлона, — тихо подтвердил Саймон.
— Но, Саймон, прошло две тысячи лет…
— Деревья долго живут и, умирая, оставляют семена. Ну а виноград сильно разрастается. Эти растения были посажены, Камилла. Обрати внимание, Аполлон находится как раз под краем выступа, а виноград и это хилое деревце служат прикрытием. Не знаю, можно ли забраться на верх этого воздушного колодца и глянуть оттуда вниз, но вряд ли сверху что-нибудь увидишь… Да еще ручей. Священная пещера со священным ручьем, так разве не само собой разумеется, что жрец, пожелавший спасти Аполлона, поместил его именно здесь? Я даже не сомневаюсь, что входы и во внутреннюю, и во внешнюю пещеры были заблокированы специально.
— Ну да. Я это уже заметила. Та плита, которую сдвинул Димитриос, точно такая же, что перекрывала внутренний туннель.
— А потом, бог знает через сколько лет, землетрясение вновь распахнуло вход… для Ангелоса. И для Майкла.
— Майкл! — Я почти виновато посмотрела на него. О Майкле я совсем забыла. — Ну конечно. Письмо. «Блестящая цитадель». Ох, Саймон!
Чуть улыбнувшись, он тихо процитировал:
— «Передай императору, что блестящая цитадель разрушена до основания: у Аполлона нет ни укрытия, ни лавра-оракула, ни говорящего фонтана. Даже звучащий поток перестал струиться». Да, Майкл сказал, что Дельфийский оракул ошибался. Вот что означало его письмо.
Я ответила:
— Знаешь, я не говорила тебе, но я считала, что твой брат не стал бы писать такое письмо, если бы речь шла об оружии или даже золоте. Он бы просто использовал их по назначению.
— Я знаю. Я ведь тоже сомневался. Но такого я и представить себе не мог.
Голос его не изменился, но я внезапно поняла, что он сильно волнуется.
— О боже, — произнес Саймон, — да и кто бы мог представить себе такое?
Мы стояли рядом и смотрели на статую. Ничего красивее я в жизни не видела. На сверкающем бронзовом теле играли тени, глаза были устремлены куда-то вдаль, поверх наших голов — так глядят львы. Они были на редкость живыми, искусно выложенные эмалью и каким-то черным камнем, и темные зрачки от игры света и тени, казалось, мерцали и сверкали. Только еще у одной статуи есть такие глаза.
Саймон тихо отозвался на мои мысли:
— «Возничий».
Я спросила:
— Ты думаешь? Думаешь, его сотворила та же рука?
— Я ни черта в этом не смыслю, но при виде его именно это и приходит в голову.
— Майкл тоже так считал, — заметила я.
Он кивнул:
— И Найджел, если помнишь. Именно при упоминании о «Возничем» он вдруг решился что-то рассказать. Хотя, может, и потому, что разговор вообще шел о находках статуй, но нет. У меня возникло впечатление, что, едва речь зашла о «Возничем», он как-то напрягся.
— И не только глаза, — подхватила я, — но и в целом впечатление силы и грации… нечто неуловимое… нет, не то слово, оно слишком слабое… Эта статуя, она… грозная. Саймон, а может, это не просто один мастер, может, они — часть одной группы?.. Господи, ведь если существовало шесть тысяч статуй, то почему бы в святилище Аполлона не быть статуе Аполлона на колеснице? И почему бы эту колесницу не везти возничему, а этому самому богу не быть ее хозяином?
— Действительно, почему бы и нет? — согласился Саймон.
— Чему ты улыбаешься? Да, я волнуюсь. Неужели у меня не может родиться своя теория? Мне кажется…
— Я улыбаюсь не поэтому. Я-то считаю, что всякая теория хороша. Твоя, по крайней мере, великолепна и очень подходит. Нет, я улыбаюсь совсем по другому поводу. Димитриос.
— Ох! — Меня словно прямо с солнцепека затолкали в холодную воду. — Я совершенно о нем забыла.
— Я бы тоже хотел забыть… сейчас, — проговорил Саймон. Он не отводил глаз от статуи. — Но боюсь, прежде нам придется разобраться с этим дельцем, а потом уже думать о статуе.
— А что нам делать с ней? — глупо спросила я.
Он бросил на нее долгий взгляд, потом повернулся ко мне.
— Оставим здесь, в ее блестящей цитадели, и вернемся в царство теней, дорогая моя. Теперь нам известно, что именно нашел Майкл и за что он был убит. Эта глава закончилась, как я полагаю, смертью Ангелоса. Остается незаконченным наше дело. Найджел тоже нашел блестящую цитадель, и меня не покидает ощущение, что Димитриоса с Даниэль пускать сюда нельзя ни в коем случае.
Я с яростью воскликнула:
— Пусть только попробуют коснуться его! Я лягу поперек дороги!
— В таком случае пойдем обратно изображать сторожевых псов. Камилла…
— Что?
Он стоял и глядел на меня. И вновь этот настороженный взгляд, только в холодных глазах появилось какое-то иное выражение, отчего я принялась гадать, что за этим последует. Но он, запинаясь, сказал лишь:
— Не стоило брать тебя с собой.
Я промолчала в ответ. Он спросил:
— Боишься?
И я вновь промолчала. Отвела взгляд в сторону. Но почему-то совершенно не переживала, что он все понимает. Неожиданно он оказался совсем близко и, нежно взяв за подбородок, поднял мое лицо и заглянул мне в глаза:
— Ты же знаешь, почему я взял тебя с собой?
— Да.
— И я был прав.
— Да, я знаю.
— Ты слишком недооцениваешь себя, Камилла. Больше нельзя играть вторую скрипку. Договорились?
