Я слегка вздохнула.
Рядом Саймон тихо процитировал Стефаноса:
— Там до сих бродят боги, и человек, который ведет себя неосторожно в их стране, — глупец.
— Они действительно до сих пор бродят здесь, — отозвалась я. — Может, я и говорю глупости, но они здесь.
— Три тысячи лет, — сказал Саймон, — войны, предательства, землетрясение, рабство, забвение… Но люди и поныне встречают их здесь. Нет, ты говоришь не глупости. Такое может произойти с каждым, кто обладает разумом и воображением. Это Дельфы, и, что ни говори, мы не первые, кто слышит, как стучат колеса колесниц. Не сомневайся.
— Только здесь я и слышу их. Я уже пыталась вообразить себе нечто подобное… ну, ты знаешь, как это бывает. Но не получилось, даже в Делосе. В Микенах попадаются призраки, однако это все не то.
— Бедные призраки, — заметил он. — Но здесь… Я считаю, что, когда такое место, как Дельфы, является местом поклонения — как долго? — примерно две тысячи лет, что-то должно остаться. Нечто, что содержит в себе камень, правда-правда, а тут этим пронизан даже воздух. Пейзаж тоже действует на восприятие. Наверное, это место — самое поразительное на земле. Ну и само святилище. Поднимемся в храм.
Подъем вел к основанию храма, сложенного из огромных каменных плит. Некоторые из них были разбиты и грозили обрушением. Осторожно пройдя сквозь храм, мы остановились на краю между колоннами. Внизу виднелась разрушенная стена, она спускалась к крутому горному склону, усеянному призрачными разбитыми гробницами. Долина вдали была покрыта сплошной тьмой, которую пронизывали дрожь ночного ветерка да шум сосен и олив.
Сигарета Саймона вспыхнула и погасла. Отвернувшись от освещенной звездами долины, он прислонился к колонне. Глядел он на гору за храмом. Но ничего, кроме темных силуэтов деревьев да светлеющих камней, там не было видно.
— А что там, наверху?
— Именно там нашли «Возничего».
Меня словно ударило током — так быстро это слово вернуло меня в настоящее. Поглощенная Дельфами, я совершенно забыла, что Саймона волнует совсем другое.
Я колебалась, но ведь он сам перевел разговор на Дельфы. И я робко спросила:
— Ты думаешь, что Стефанос прав? Это дает тебе какую-нибудь подсказку?
— Никакой, — весело ответил Саймон и отступил от колонны. — Давай поднимемся в студию к Найджелу и выпьем кофе или еще чего-нибудь?
— С удовольствием, но… не поздно ли?
— Только не в этой стране, как я понимаю. Здесь если и ложатся спать, то лишь в полдень. Видишь ли, в Греции… А ты не устала?
— Ни чуточки. По идее, должна бы устать, но нет.
Он засмеялся:
— Влияние воздуха, света, а может, просто упоение жизнью в Элладе. Уверяю тебя, его надолго хватит. Так пошли?
— С огромным удовольствием.
Когда, взяв меня под руку, он волок меня через храм, я все удивлялась самой себе — своей покорности. Вот опять я иду, точно так же, как прежде плыла под тщательным наблюдением Филипа у него в кильватере. Правда, разница все-таки существовала, но в чем, у меня не было желания анализировать.
Я поинтересовалась:
— Разве мы не будем спускаться? Почему мы идем сюда?
— Спускаться ни к чему. Студия наверху, над храмом, как раз над горным отрогом, что тянется к Дельфам. Так что нам проще подняться через оставшуюся территорию храма.
— А как же машина?
— Заберу ее после того, как провожу тебя в отель. Сюда, и смотри под ноги. Эта дорожка будет полегче. Ступеньки ведут к маленькому театру. Сооружение справа было возведено Александром Великим в честь удачного спасения во время охоты на львов. А вот и театр. По сравнению с афинским или с эпидаврским он, конечно, крошечный, но разве он не прелесть?
В темноте разбитая сцена казалась ровной, а полукруглые ряды сидений совершенно целыми. Они тянулись вверх к зарослям остролиста и кипариса. Маленькая покалеченная мраморная чаша театра хранила молчание, доносился лишь тихий шорох сухих веток, которые ветерок лениво тащил по каменным плитам.
Неожиданно для себя я воскликнула:
— Ты, наверное, не станешь… Ой, прости, конечно нет.
— Чего не стану?
— Да ничего. Глупо при таких обстоятельствах.
— Обстоятельствах? А, вот ты о чем. Обстоятельства пусть тебя не волнуют. Тебе хочется услышать что-нибудь произнесенное на греческом, хотя бы «таласса! таласса!». Угадал?.. В чем дело?
— Ни в чем. Но если ты и дальше собираешься читать мои мысли, с тобой будет очень трудно общаться.
— А ты тоже поучись читать мои.
— Я не обладаю подобным талантом.
— Может, это и хорошо.
— И что ты хочешь этим сказать?
Он засмеялся:
— Не важно. Так я угадал?
— Да. Только не «таласса»! Любые стихи, какие придут в голову. Я слышала, как читают стихи в эпидаврском театре, там даже шепот долетал до верхних рядов.
— Здесь тоже везде слышен шепот, — сказал он, — правда, впечатление не столь поразительное. Ладно, раз таково твое желание… — Он пошарил по карманам. — Одну минуту. Необходима зажигалка. Чтобы голос доносился до всех рядов, надо встать точно в центр сцены. Он отмечен на плитах крестом.
Когда он вытаскивал из кармана зажигалку, раздался металлический звон — что-то упало. Я быстро наклонилась.
— Что-то упало. Кажется, деньги. А, вот… недалеко укатилась. Посвети, пожалуйста.
Зажигалка вспыхнула, и он наклонился к каменным плитам. Блеснула монета. Я подняла ее и подала Саймону. Яркое оранжевое пламя осветило маленький диск на моей ладони.
Я воскликнула:
— Золото!
— Ага, благодарю. — Взяв монету, он сунул ее в карман, словно это были потерянные полпенса или всего лишь марка ценой в три пенса. — Это один из предметов, присланных Стефаносом. Я ведь рассказывал тебе, что он прислал то, что нашел на теле Майкла. Три из этих предметов были золотыми монетами.
И, поднеся зажигалку к плитам, он стал искать центральную метку. Можно было подумать, что он горит лишь желанием показать девушке дельфийские руины.
— Саймон…
— Вот он, крест. — Саймон выпрямился, продолжая держать горящую зажигалку. Должно быть, он почувствовал мой взгляд, потому что вдруг просиял на редкость привлекательной улыбкой. — Я уже говорил, что трагедия эта произошла не сегодня. И просил тебя так не переживать. Иди сюда, в центр, и послушай, как твой голос взмывает ввысь к дальним рядам.
Я послушно встала в центр.
— Ну да. Но ты говорил это, когда еще не знал, что твой брат Майкл был убит. Разве это не меняет дело?
— Возможно. Вот, слышишь эхо?
