— До свидания, мисс. Спасибо, прекрасная мисс.
И люминесцентные носки бросились вслед за Стефаносом.
Саймон усмехнулся:
— Дедуля запер бы его, если бы понял хотя бы половину из того, что он говорил. Если и существует на свете понятие «развращенной невинности», то это про Нико. Чуточку Афин плюс Арахова создают восхитительную смесь, ты согласна?
— Когда она столь красива, как Нико, — да. Саймон, ты и вправду ничего не обнаружил в пещере? Или просто не хотел говорить при всех? Совсем ничего?
— Ничего. Там еще есть маленькая внутренняя пещерка, но она пустая, как вычищенный горшок. Потом расскажу. Лучше я пойду с ними. А потом приду в «Аполлон» поужинать, там и встретимся. Позже переселю тебя в студию. Ты ведь согласна отужинать со мной?
— Да, спасибо. Я…
— Тогда смотри под ноги. За ужином увидимся.
Махнув рукой, он двинулся в кильватере шокирующе розовых носков.
Несколько секунд я смотрела ему вслед, но он не обернулся.
Тут я с изумлением осознала, что еще вчера в это же время я была с ним даже не знакома.
Я повернулась и осторожно затопала вниз к Дельфам.
Глава 12
Хватай ее! Бросай с Парнаса, пусть она катится вниз, и склоны пусть расчешут роскошные ее волосы!
Еврипид. Ион
Было уже далеко за полдень и солнце стояло прямо над головой, когда я наконец вышла на вершину огромной скалы над дельфийским святилищем. Далеко внизу справа окрестности храма — омытые солнцем памятники, портики, Священная дорога — были такими крохотными, что казались гипсовым музейным макетом. Малюсенькие, будто игрушечные, колонны Аполлона напоминали рисунок. Прямо подо мной в расщелине с Кастальским ключом струились темным водопадом деревья. А за расщелиной освещенная лучами заходящего солнца пылала, словно пожар, Пламенеющая.
Отойдя от обрыва, я уселась на камень. Поблизости возвышались заросли можжевельника. А вокруг — все те же горячие, пыльные камни. Дорога к стадиону уходила вправо мимо можжевельника, но я устала, а здесь, на вершине, прохладный морской ветерок остужал жаркое полуденное марево.
Подперев рукой подбородок, я смотрела вниз на покойный мрамор святилища, серебристо-голубые глубины долины, где кружили ястребы, на исполинскую скалу, пламенеющую на солнце… Нет, я не могу покинуть Дельфы сейчас. Даже если придется ночевать в студии рядом с этой невыносимой Даниэль, чтобы сэкономить деньги и вернуть долг за машину, уехать я не могу. Завтра… послезавтра, еще один день… сколько потребуется времени, чтобы начать понимать, видеть и ощущать Дельфы? Я обязана остаться. И решение мое (быстро сказала я себе) нисколечко не зависит ни от Саймона Лестера, ни от его дел. Нисколько. Нисколечко, что бы там ни было. Затем я стала гадать, что придумает Саймон завтра…
— Что это ты тут делаешь?
Вопрос прозвучал прямо за моей спиной. Я резко обернулась. Из-за можжевелового куста возникла Даниэль. На сей раз она была одета в алую юбку колоколом и бирюзовую блузку с вырезом. С большим вырезом. И разумеется, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. Контрастируя с бледно-желтоватой кожей, розовел помадой рот. Сегодня ногти ее покрывал такой же, как и помада, бледно-розовый лак, но на тонких загорелых руках он был несколько не к месту.
— Здравствуй, — вежливо ответила я.
Если мне придется поселиться с ней по соседству, не стоит давать ей возможность проявить вчерашнее раздражение и дурные манеры. Но Даниэль угрызениями совести себя не обременяла. Было очевидно, что манеры — дурные ли, приятные — не имеют для нее значения. Она жила так, как ей хотелось, а если кому-то это не нравится, так это его трудности. Она резко повторила, причем с такой интонацией, словно ее это действительно интересовало:
— Что ты тут делаешь?
Изобразив удивление, я произнесла:
— Сижу, любуюсь. А ты?
Тогда она подошла ко мне. Двигалась она как манекенщица: бедра выбрасывала вперед, сдвинув колени вместе. И застыла между мной и обрывом, приняв позу с картинки из журнала мод: одно бедро в сторону, в тонкой руке сигарета, носки указывали двадцать минут восьмого. Оставалось только приоткрыть рот, чтобы на свет показался кончик языка.
Она заметила:
— В такую жару подниматься от святилища — слишком долгий путь.
— Правда? Он тебя утомил или ты шла от студии?
Глаза ее сверкнули. Я никак не могла уразуметь, почему ее так сильно заботит вопрос, что я тут делаю, а он таки ее заботил. Само собой, я вовсе не собиралась рассказывать ей, где мы были. Паломничество Саймона касается только его, и никого другого. То, что он решил взять меня с собой, тоже касается лишь его. И Даниэль я ничего не скажу.
Она поинтересовалась:
— А где Саймон?
— Не знаю, — честно ответила я. — А ты что, его ищешь?
— Да нет. — К моему удивлению, она села в двух ярдах от меня. Уколовшись бедром о чертополох, она грязно выругалась по-французски, потом удобно устроилась в пыли и улыбнулась. — Сигарету?
— Большое спасибо, — не подумав, согласилась я.
Она молча разглядывала меня, а я курила и пыталась не злиться — вставать и уходить уже неудобно, но очень хочется. И почему, общаясь с подобными людьми, изо всех продолжаешь придерживаться своих собственных табу; почему мои хорошие манеры не позволяют мне встать (Даниэль-то поступила бы именно так), сказать: «Как же ты мне надоела, невоспитанная неряха, да и не нравишься ты мне» — и преспокойненько удалиться? Так нет же, сижу себе с доброжелательно-равнодушным видом и дымлю ее сигаретой. Хотя, честно говоря, ее сигарета — прямо-таки нектар и амброзия в сравнении с той, что дал мне Нико. Продолжая гадать, что побудило ее предложить мне оливковую ветвь, я настороженно рассматривала ее. «Я боюсь данайцев, даже дары приносящих».
— Тебя не было в «Аполлоне» в обед?
— Нет, — призналась я. — А ты была?
— Где же ты ела?
— Я была на пикнике. На свежем воздухе.
— С Саймоном?
Я подняла брови, попытавшись изобразить холодное изумление от подобного допроса. Никакой реакции.
— С Саймоном? — повторила она.
— Да.
— Я видела, как он ехал на машине.
— Да ну?
— Он тебя где-то подобрал?
— Да.
— И куда вы ездили?
— В южном направлении.
На минуту подействовало. Потом она спросила:
— Почему ты не хочешь говорить, где вы были и что делали?
Я беспомощно глядела на нее:
— А почему я должна говорить?
— А почему бы и нет?
