– Марина, – подсказал папа весело. – Ань, не мучайся. Сама знаешь, какой тебя туман ждёт.
Меня как током ударило. Почему он смеётся?! У него от переживаний крыша поехала?
– Коля, не пугай Машу, – в тон ему ответила мама.
«Нашли повод для шуток!» – разъярилась я. А может, это нормально? Шутить даже в самой безвыходной ситуации?
– Машута, – вздохнула мама, – нам надо кое-что тебе сказать.
– Я и так поняла, мам, – тихо проговорила я.
– Да? – потрясённо спросила она.
– Конечно. Чего тут непонятного… Всё же ясно.
Мама с папой обменялись взглядами.
– Ну и как? – спросила мама. – Ты рада?
– Рада, что у тебя Альцгеймер? – изумилась я. – Да ты что, в самом деле. Я люблю чёрный юмор, но не настолько же.
– Ма… – папа не договорил.
Подавился хохотом. Схватился за бока и, как в кино, согнулся. Мама только смотрела огромными глазами то на него, то на меня.
– А я, – сквозь смех силился сказать папа, – а я говорил, что ей давно надо сказать! Я говорил! Я прав! Я всегда прав! Ой, не могу!
– Что?! – закричала я. – Сказать что?!
– Что у нас будет ребёнок, – сказала мама. – Ещё один. Вроде бы мальчик. Но не факт. Вот.
Я попятилась и села на свою кровать. Тут уж настала моя очередь вытаращиться на них обоих.
– Как это?
Мама пожала плечами и слабо улыбнулась. Папа наконец перестал смеяться. Только усмехался и качал головой.
– А разве, – медленно сказала я, – тебе ещё можно… можно их ждать?
Папа фыркнул. Мама тоже, с обидой.
– Конечно, – ответила она. – Я же не старая.
– А зачем? – вдруг спросила я.
Стало тихо-тихо. За окном послышались удары отбойного молотка. Где-то рядом с нами ремонтировали дорогу.
– Ну как, – неуверенно сказала мама. – Чтобы, когда ты выросла… ну, то есть когда стала большой… ну, в общем, чтобы ты не осталась одна.
– То есть ради меня?
Мама закивала. Я знала: не стоит этого говорить. Но всё равно сказала. Тихо и чётко:
– Но ведь я не просила.
– Так, ну хватит! – заявил папа.
Мигом с него слетела вся дурацкая весёлость. Он нахмурился и сложил руки на груди.
– Надо было, что ли, у тебя спросить? – с вызовом поинтересовался он.
– Коля, подожди, – мама ухватила его за руку, расцепляя замок на груди. – Коль, ну ребёнок переживает.
– Ребёнок? – сощурился папа. – Она же считает, что выросла.
Я отвернулась к окну. На подоконнике сидел тот самый птеродактиль, с которым чуть не столкнулся мой самолёт. Он махнул кожистым крылом и хрипло прокаркал: «С возвращением!»
Глава 3
Пельмени с деньгами и мамина скамейка
Случилось небывалое: я поругалась с бабушкой. Да ещё из-за чего! Из-за каких-то пельменей.
Ладно, не из-за каких-то. Из-за китайских цзяоцзы. Но я категорически против того, чтобы в еду клали деньги. Даже всего одну монетку.
Хотя вообще-то я бабушке была благодарна. Она меня спасла. Позвонила на следующий день после моего возвращения и сообщила:
– Преодолев длинное расстояние, ты познаёшь выносливость лошади, а через долгое время ты узнаёшь, что у человека в сердце.
– На дачу, что ли, приехать надо? – догадалась я. – С Гусей помочь?
– И про поездку рассказать, – уточнила бабушка и, не сдержавшись, упрекнула: – Могла бы и вчера позвонить. Мне интересно, между прочим!
Я была готова её расцеловать. Жаль, она вотсапом не пользуется, послала бы ей тысячу сердечек разных цветов. Хоть кому-то интересно послушать про мою поездку… Хоть куда-то можно сбежать от молчаливых и сердитых родителей. «Может, и до конца лета там останусь», – думала я, укладывая в сумку побольше книг.
С мамой я попрощалась прохладно. Сомневаюсь, что она это заметила.
На дачу я решила ехать на электричке. «Как взрослая», – заметил папа. Мне это «как» не давало покоя всю дорогу. Я и есть взрослая!
Гуся был мне рад. Такой смешной, волосы выгорели, на концах завиваются, как у девочки. Локти, колени и нос – всё в зелёнке. И постоянно у него что-то во рту: то грызёт леденцы, то жуёт жвачку.
Первым делом показал свою коллекцию лизунов. Синий и оранжевый были его любимыми. Гуся сжал оранжевый так, что над кулаком навис пузырь, и посмотрел сквозь него на свет.
– Видишь, внутри лизуна горит солнце!
Потом он сжал синий.
– Видишь? – показал мне.
– Тоже солнце горит?
– Море!
Бабушка тут же проворчала, что от лизунов на деревянных стенах дома остаются такие пятна, которые даже китайские пятновыводители не берут.
– Я ж вам подарки привезла! – вспомнила я и вручила Гусе футболку, на которой был изображён бык, и рогатку с надписью «Барселона», а бабушке – упаковку миндального печенья.
Футболку Гуся положил на диван, а рогатку спрятал в карман, опасливо оглядываясь.
– Я всё вижу, – предупредила бабушка, а когда Гуся, посвистывая, выбежал, пожаловалась мне: – Вон, посмотри, какие жирные пятна!
Я погладила стену рукой, вздохнула.
В отличие от моей комнаты, дача встретила меня распростёртыми объятиями: распахнутыми дверями стеклянной веранды, из которых вырывались ситцевые занавески, запахом дерева, грибов, сада. Мои старые игрушки, учебники, джинсы, из которых я выросла, и платья, которые мама с Катей носили в детстве, куча книг и журналов «Наука и жизнь» с пожелтевшими страницами, ледяная вода из рукомойника, солнечные лучи сквозь сосновые верхушки, отдалённое гудение пилы – всё было как в детстве, всё успокаивало, умиротворяло. Хотелось улечься на старенький диван, сунуть под голову твёрдую думочку, вышитую Катей, накинуть на голову капюшон толстовки и заснуть под гудение пчёл и шелест яблонь…
– Не работает стрелялка! – влетел в дом Гуся. – Плохо стреляет!
– Это рогатка, – поправила я.
– Всё равно плохо! – заявил Гуся и бросил рогатку на диван.
– Слышал когда-нибудь про дарёного коня? – проворчала бабушка. – Вот мама приедет, попроси её, вместо того чтобы мультики тебе ставить, мифы Древней Греции почитать. Хотя я уж не знаю, когда теперь мама твоя приедет…
– Катя в городе остаётся? – расстроилась я.
Мне так хотелось рассказать ей, что мне сделали самое настоящее предложение…
– Пошли мой клад смотреть! – потянул нас за руки Гуся.
Я запустила руку в его спутанную шевелюру, выуживая репейник, и вдруг вспомнила, что у его папы, Егора, тоже светлые волосы и чуть завиваются. Раньше Гуся на маму был похож, а вот теперь сходство с отцом проявилось. Интересно, Катя к этому как относится… Она ведь про Егора только с насмешкой рассказывает, а каково это – видеть его черты в Гусе? Он даже говорит с интонациями Егора, хотя они видятся редко. Торопится, глотает слова.
