– Вот этот бери, – сказала наконец Катя, сунув мне тюбик. – Он недорогой, но состав отличный. Отечественное производство.
– Откуда ты знаешь, что он хороший?
– Я же не зря мерчандайзер, – пожала плечами Катя.
Я положила крем в тележку. Туда же сунула пачку ватных дисков и влажные салфетки, вспомнив, что дома кончилось и то и другое.
– А тебе не жалко расставаться с работой? – спросила я. – Если ты переедешь в Шотландию?
Катя взяла с полки тюбик детской зубной пасты, повертела и поставила на место. Мне стало неловко. Наверное, не стоило задавать этот вопрос.
– В общем-то, нет, – наконец сказала она. – Работа ж не Гуся. Вот если бы Финли сказал: брось Гусю и приезжай ко мне… На это я бы не пошла!
– А нас бросаешь! – упрекнула я её.
Катя оттолкнула тележку и обняла меня.
– Маш! Это печаль! Но вы все взрослые… И каждый устраивает свою судьбу. Ещё я надеюсь вас когда-нибудь к себе перетащить…
– Ага, конечно…
– А что? Бабушка язык не зря учит.
– Кажется, она бросила учить…
– Посмотрим, – вздохнула Катя. – Хоть меня твоя мама и ненавидит теперь, мне всё равно жалко с ней расставаться. Говоришь, у неё приступ материнства?
– Ещё какой! – с жаром воскликнула я. – Ты себе и представить не можешь. Мишка только пикнет, она тут же несётся как на пожар. Хватает его и таскает на руках по три часа. А потом жалуется на больную спину. Я ей говорила: «Зачем ты к рукам приучаешь? Положи, и пусть лежит!» А она: «Жалко». Схватит и давай с ним разговаривать. Зачем с ним вообще говорить, если он ничего не понимает? Ночи меня вымораживают, Кать… Ходит с ним, поёт ему песни, качает. Это ведь опасно! Папа сказал, бабушка его так качала ночью, заснула на ходу и стукнула его головой о дверной косяк. Так вот и мама…
– А ты предлагала сменить её хоть на полчасика? – спросила Катя.
Я растерялась. Не ожидала такого вопроса и тут же рьяно принялась защищаться:
– Я бы предложила! Но она наверняка скажет: «У тебя уроки, иди спи!»
– Ладно, – улыбнулась Катя, кидая в свою тележку гель с ананасовым запахом, – пошли платить.
На кассе перед нами стояла пожилая женщина в платочке. Она разложила продукты на ленте, а потом зачем-то обернулась и на секунду задержала взгляд на Кате. Потом посмотрела на меня и снова на Катю. А когда расплачивалась, снова бросила несколько коротких взглядов на нас. Наверное, мы хорошо выглядели рядом: одна в красном пальто, у другой на шее красно-белый шарф. В другой раз я шепнула бы Кате что-нибудь забавное, и мы захихикали бы, но сегодня я никак не могла справиться с тоской.
Я теряла, теряла, теряла свою Катю… Она уже изменилась, не хочет шутить надо мной, собой и целым миром, не хочет шумно бороться с мамой, не хочет есть всякую гадость, а принялась готовить, носить платья и вежливо-тихо разговаривать. И это только начало.
В четверг я провожу её в аэропорт, посажу на самолёт, и она поедет к своему Финли, а вернётся уже, наверное, его женой. Потом она заберёт в Шотландию Гусю, и он со временем всех нас забудет: и меня, и бабушку, и моих родителей, и Мишку… Станет шотландцем, будет ходить в юбке и дуть в волынку. А если и не будет, всё равно ведь они уезжают, и это ужас как грустно. В голове зазвучала мелодия «Moon River» в Ромкином исполнении на губной гармошке со стёртыми буквами на боку.
Мы с Катей улыбались, но, словно облачко дыма, над нашими головами висели два неудобных вопроса, которые мы задали друг другу. Будь Катя прежней, мы не стали бы этого скрывать, а высказали бы друг другу всё, поругались, поспорили, помирились… Однако теперь Катя носила красное пальто, а я – кашемировый шарф. И к тому же потеряла работу. Всё изменилось, стало совсем другим, как будто прошло сто лет, и теперь нужно приспосабливаться к этим изменениям и как-то выживать.
Когда Катя протянула кассиру карточку, расплачиваясь заодно и за мои покупки, я заметила у неё на кармане пальто крошечный кусочек розовой жвачки. Гусина работа. Он жить не может без «лавизок», как он их называет. Я не стала ничего говорить Кате. Мы с ней были как две мухи на потолке, который дал трещину, разъединившую нас, а потом и вовсе принялся осыпаться. Не станет же одна муха, падая с потолка, кричать другой, что у той крылышко в варенье?
Кому: Мария Молочникова
Тема: Как дела?
Привет, Мария!
Нашёл у города глаза. Два глаза! Один – небо. Другой – море. У нашего города синие глаза!
Обнимаю,
Хорхе.
P. S. Ты как там?
Глава 41
Слова в предложении
Папе на работе подарили пакет с зеленью. Из пакета высовывал лохматую голову разномастный букет.
– У одного водителя жена на рынке продаёт овощи, – объяснил папа. – Он принёс, говорит, поздравляю с сыном.
– Не поздновато? – удивилась я. – Мишке скоро полгода.
– Парень болел долго, а потом забыл. В общем, вот, девочки, витамины, а я побежал, у меня смена скоро начинается.
– Это маме, – отодвинула я от себя благоухающий пакет.
Мама поднесла букет к носу, вдохнула и зажмурилась.
– Базилик! Двести лет не ела… Он стоит сто тыщ. Нет, это Маше! Ей надо витамины, чтобы не…
– Не заболеть? – подначила я.
– Не ссорьтесь! – донёсся из-за двери папин голос. – Там мята ещё. Чай заварите. Она успокаивает.
– А давай правда? – обрадовалась мама. – Чай с мятой пахнет летом.
Заварили, как же. Только помыли пару веточек мяты, только сунули их в заварочный чайник, из комнаты раздался такой вопль, словно на Мишку напали разбойники. Мама, конечно, всё бросила и убежала.
Я включила чайник, подождала, пока вода закипит. В заварочный чайник неторопливо насыпала заварку, налила кипяток, накрыла полотенцем. Потом осторожно перелила чай в стеклянную чашку и украсила листиком мяты. Пар и правда пах летом… Я поставила чашку на блюдце и понесла в комнату.
– Вот, – торжественно сказала я, заходя в спальню к родителям. – Между прочим, говорят, что материнство – это вечно остывший чай. Давай не будем подтверждать это клише и…
Я оборвала себя на полуслове. Мама сидела поперёк кровати, вытянув ноги и оперевшись спиной о стенку, как часто делаю я, когда учу свои сочинения. И ведь никто не говорит маме: «Отодвинься, стена холодная». На руках у неё лежал Мишка в бело-голубом костюмчике и тянулся к её распущенным волосам. А сама мама спала! По-настоящему!
Я поставила на стол чай, которому всё-таки суждено было остыть, и забралась на кровать. Мишка повернул голову в мою сторону и улыбнулся. Во рту у него, как у старикашки, белел один зуб. Вот потрясающая у него способность: сколько бы я ни ворчала, сколько бы ни возмущалась, он всё равно мне улыбается. Я подползла совсем близко и осторожно вытащила брата из маминых рук. Мама даже не почувствовала ничего… Может, на неё подействовал запах мяты, говорят же, что он усыпляет. Мы с Мишкой потихоньку отползли на край кровати. Я сначала как-то неловко прихватила его, прижала рукой, и он недовольно задрыгал ногами и запищал.
