Некоторые «звездные граждане» полагали, что введение новых элементов в эту систему сдержек и противовесов ничего не даст — или отвлечет участников от создания обожаемой ими игры (а ведь они очень ценят эту свою миссию). Некоторые комментаторы отмечали: те, кому хочется плохо думать о компании RSI и Star Citizen, никогда не изменят свое мнение, и не важно, какие доказательства будут им представлены. Один «звездный гражданин» написал: «Не уверен, что вы понимаете, как это работает. Можно провести хоть три [аудита], и даже если все окажется безупречно, народ все равно будет недоволен» [345].
Лишь когда Робертс вернулся со съемок, «народ» успокоился и перестал говорить о прозрачности, подотчетности и финансовой ответственности. Прилетев из Великобритании, он запостил 90-минутное видео под названием «10 вопросов для Председателя», где разбирал основные проблемы, тревожащие сообщество, а также знакомил его с итогами своей поездки [346]. Кроме того, он написал длинное обращение к сообществу, в котором признал, что RSI сталкивается с трудностями, и очень вдохновляюще поведал об успехах компании [347]. Таким образом Робертс снова напомнил «звездным гражданам» об их свободе действий, сыграл на их чувстве причастности к общему делу, и бунт все-таки удалось предотвратить.
Star Citizen — отличный пример искусного построения сообщества, но восстание Смарта показывает, что здесь мы имеем дело еще и с историей о миллионе людей, наделенных очень ограниченными правами и до сих пор (по крайней мере на данный момент, когда мы это пишем) лишенных «постоянной вселенной», куда они могли бы перебраться. И никакой спонсор-одиночка не может с этим почти ничего поделать: ему остается лишь смиренно сидеть и ждать выхода игры да время от времени разражаться сердитыми твитами. Если боссов больше, это не значит, что они будут управлять компанией лучше или активнее.
Смарт удостоверился на своем опыте: очень трудно заставить сообщество «граждан», состоящее из мелких инвесторов, усомниться в честности компании, на которые они возлагают очень большие надежды. Такой заговор оптимистов непросто разрушить. В геймерском блоге Kotaku отмечается: «Большинство людей, даже если они не вкладывались в эту игру и вообще не фанаты космосимуляторов, в глубине души желают успеха Star Citizen [348]. Любой промах, даже кажущийся, стал бы чудовищным ударом не только по карьере Криса Робертса и сотен других энтузиастов, но еще и по самой идее краудфандинга. В конце концов, речь здесь идет о сотнях тысяч отдельных спонсоров».
Тут ясно просматривается забавный парадокс. Эти бесчисленные «боссы» (которых набрался почти миллион), как выяснилось, меньше контролируют компанию, чем старовластная конструкция — кучка ключевых спонсоров, которым есть что терять, поскольку они вложили в проект существенную долю своих средств. Вполне вероятно, что традиционные инвесторы заставили бы Робертса выпустить реальный продукт, а не продавать все эти обещания мягких игрушек для украшения кабины. То же самое и с BrewDog: титаны бизнеса из TSG Consumer Partners наверняка будут гораздо более трезвым взглядом (во всех смыслах) следить за судьбой своих 265-миллионных инвестиций, чем акционеры-панки с их мизерными вложениями [349].
У нововластного финансирования есть темная сторона: зачастую, в порыве стать частью чего-то важного, мы почти не задумываемся о том, на какие условия соглашаемся. Мы сразу видим, что мы можем получить, однако нельзя так же быстро понять, чего мы рискуем лишиться.
Как бы там ни было, регулирующие органы некоторых стран уже начинают принимать меры для защиты вкладчиков от недобросовестных организаторов кампаний по сбору средств. Хорошо, если они защитят нас от мошенников, но вряд ли так уж хорошо, если они заодно убьют желание идти на риск, которое лежит в самой основе многих инициатив, финансируемых таким образом. (Kickstarter заявляет, что рисковость, присущая представленным на нем проектам, — это «фича, а не баг».)
Последствие №2. Не все вирусы одинаково полезны
«В начале 2013 года у нашей четырехлетней дочери Элизы обнаружили терминальную стадию редкого заболевания — синдрома Санфилиппо типа А. Нам внезапно сообщили ужасную весть — что нам остается только наблюдать, как наш ребенок угасает» [350]. Так родители девочки начали свою кампанию по сбору средств на ее лечение на платформе GoFundMe.
Но в этой мрачной истории проблескивал и луч надежды. Исследователи из Национальной педиатрической клиники разработали революционную методику генной терапии синдрома Санфилиппо и могли бы провести ее клинические испытания всего за 2 млн долларов.
Гленн и Кара О’Нил, родители Элизы, поставили эти 2 млн долларов как финансовую цель своей кампании. Прежде на платформе GoFundMe никогда не удавалось собрать такую большую сумму. Вначале дело шло туго: инициаторы кампании обнаружили, что им непросто достучаться до людей за пределами своих соцсетей. Однажды ночью Гленн в отчаянии вбил в поисковую строку Google «как сделать вирусное видео». Благодаря этому он в конце концов вышел на связь с молодым видеорежиссером Бенджамином фон Вонгом.
Бенджамин фон Вонг и его коллеги, бросив все дела, полетели в Колумбию (штат Южная Каролина). Они жили у О’Нилов на протяжении восьми дней. Вместе они сделали очень трогательное короткое видео об Элизе. Историю рассказывают родители горестными голосами. «Надежда — неплохое слово, но нам нужны действия», — говорит Кара [351], давая понять, что времени осталось мало. Эмоциональная подача соответствует драматическому сюжету: на экране в замедленном ритме показана жизнь очаровательной Элизы — вполне нормального ребенка.
Короткометражка стала тем самым прорывом, в котором нуждались супруги [352]. Она привлекла внимание прессы, собрала 600 000 просмотров на YouTube и на счет сбора хлынул поток пожертвований. К концу 2015 года, когда О’Нилы уже почти достигли двухмиллионной отметки (поначалу казалось, что это невозможно), к кампании присоединился богатый техасский бизнесмен, пообещавший впредь удваивать все поступающие суммы [353]. В мае 2016 года Элиза стала первым ребенком в мире, подвергшимся экспериментальной терапии, которую провели на собранные деньги.
Перед нами очень показательная история успеха. Пациенты, страдающие редким заболеванием, борьба с которым не в состоянии привлечь финансирование со стороны традиционных общественных, государственных или коммерческих институтов (поскольку этим «маргинальным» недугом страдает сравнительно мало людей), получают надежду благодаря щедрости десятков тысяч мелких жертвователей. Такое достижение можно отпраздновать, не правда ли?
Однако, если отдельные истории успеха воодушевляют, общая картина, которая складывается из анализа многих эпизодов нововластного сбора финансирования, выглядит куда более запутанной. На Давосском форуме 2016 года в одном из залов располагалась инсталляция с текстом, предлагающим на первый взгляд очень свежую и воодушевляющую возможность: «Что если бы общественную инфраструктуру финансировало само общество?» Гарвардский профессор права Джонатан Циттрейн сфотографировал эту инсталляцию и добавил подпись: «Некоторые называют такую систему налогообложением» [354]. Тем самым он напомнил нам: в мире старой власти многие вещи, которые сегодня рассредоточены и финансируются общественностью, были централизованы — мы платили налоги и просили наши правительства разумно распределить эти деньги, чтобы удовлетворить различные нужды общества. Налоги — своего рода антитеза краудфандинга: мы почти не в состоянии повлиять на то, куда идут наши деньги (мы просто каждые несколько лет выбираем правительство, которое будет принимать эти решения); нет никаких «петель обратной связи», которые давали бы нам явное и очень приятное ощущение, что мы участвуем в важном деле; получатели средств кажутся нам далекими и обезличенными. Неудивительно, что при таком совершенно не приносящем удовлетворения «пользовательском опыте» налогоплательщика люди всё более скептически относятся к официальным властям и всё сильнее дистанцируются от них.
