Я нашел в Интернете биографию Эминема, она была чудовищна. Сплошь моббинг
[25], конфликты и судебные иски. Сначала над маленьким Эминемом все издевались и усложняли ему жизнь — его мама, его подружка, его школьные товарищи. Затем он зарифмовал свою ненависть к ним и записал это на пластинку. Пластинка успешно продавалась, и тут все его враги захотели с него денег, потому что сочли, что он их «некорректно изобразил» в своих песнях. Но у Эминема адвокаты были лучше, и никто компенсации не получил, кроме мамы. Эта очень американская биография читалась как помесь передачи из зала суда и телешоу «Ищем телезвезду».
А вот закат города Детройта меня, напротив, глубоко тронул. Он напомнил мне о закате ГДР и о Восточном Берлине начала девяностых, когда на развалинах социалистической империи город обрел новую жизнь в качестве художественного проекта. В Детройте угнетенные рабочие столь успешно вели борьбу с угнетателями-капиталистами от автомобильной индустрии, что угнетатели капитулировали. Она закрыли свои фабрики и переехали на пару миль за город. Там они заново построили производственные площади и завербовали новых рабочих, которые не столь критически были настроены к капитализму. Детройтские угнетенные остались без угнетателей и без работы. Они грабили городскую казну, пока та не опустела. Остальное они подожгли и объявили свой город банкротом. В Детройте воцарились хаос и анархия. Дома там продавались по одному доллару.
Пока капитал и государство обходили Детройт стороной, город открыли для себя люди искусства со всего мира. На руинах автомобильной индустрии возникла колыбель современного искусства. С тех пор Детройт, где смешались забегаловки и галереи, обрел вторую жизнь. Детройт умер, да здравствует Детройт! Я с удовольствием писал об этом городе и надеялся получить у учительницы музыки хорошую отметку. Мне в принципе нравится писать сочинения, в том числе и для других. К сожалению, мои дети всегда переписывают эти сочинения и оставляют в них только собственные мысли.
Дочери я помогал с сочинением о категорическом императиве у Канта, который предположительно должен быть в любом человеке, чтобы общество функционировало. Николь должна была доказать реальное наличие категорического императива на примере самопожертвования пастора Йоганнеса Кольбе, который добровольно пошел на смерть в концлагере вместо одного поляка, отца семейства. Это задание вызывало у меня чувство досады. Во времена Канта еще не было концлагерей, хорошее и плохое присутствуют в каждом человеке, как раньше, так и нынче, и проявляются они произвольно, не спрашивая философов. Мы с дочерью оба придерживались мнения, что Кант никогда не считал свой императив лекарством на благо общества или разъяснением исторического процесса, а рассматривал его как образ мыслей одного-единственного человека, а именно самого себя. И как любой человек, Кант каждый день проявлял себя по-разному.
Люди способны принимать противоречивые решения, они могут в течение одного дня быть то героем, то негодяем. Поэтому любая попытка с помощью кантовского категорического императива проверить на правильность совершенные или планируемые поступки смехотворна, написал я. Естественно, Николь это все переписала. Я думаю, что учительница даже не прочитала наше анархическое сочинение, иначе мы бы не получили за него единицу — высшую оценку. Я бы с удовольствием поучаствовал в написании еще многих сочинений, но ограничен в возможностях. Как уже было сказано, я не учился ничему основательному. Кроме философии и музыки, я ни по каким другим предметам не могу помогать с домашними заданиями. Для подрастающего поколения мои сочинения — невеликая помощь. Жизнь — штука тяжелая. Никто не может помочь. Категорический императив не может помочь. И консультантша по профориентации тоже не может. А Эминем и подавно нет. Каждый должен все улаживать сам.
Оно в моей жизни
Раньше я часто задавался вопросом, почему в немецком языке слово «ребенок» не мужского рода и не женского. В русском каждое живое существо сразу при рождении относят к соответствующему роду. Но с тех пор как у меня самого немецкие дети, я стал это лучше понимать. Оно не смеет брать на себя никаких обязательств. Оно, к примеру, не хочет никуда ехать с родителями, оставить его одного тоже нельзя, потому что оно абсолютно не отвечает за свои поступки. Оно может устроить вечеринку с незнакомыми людьми или запросто, по чистой прихоти, поджечь дом. Оно плюет на интересы родителей, на их предложения и планы и в то же время хочет от тебя все — твои деньги, твой велосипед, твои рубашки и футболки.
Единственное принуждение, которому оно поддается, — это школа. Понятия не имею, как учителям удалось убедить подростков, что им нужно ходить в школу. Здесь определенно не обошлось без гипноза. Но в июне и школа сдувается. Гимназия похожа на поздний Советский Союз незадолго до его распада. Внутри уже ничего не происходит, а территорию все равно покидать нельзя. Оценок больше не ставят, старые знания успешно забываются, новых не дают. Школьники почти все время сидят на школьном дворе, юноши бьют баклуши, девушки расслабляются, а учителя пытаются заполнить часы своих уроков развлекательным содержанием. В школе, где учатся мои дети, на уроке физики показывали сюрреалистический познавательный фильм о гениальном Эйнштейне, в котором по небу между звездами летали скрипки, поскольку якобы скрипка была любимым музыкальным инструментом Эйнштейна, а какая-то уродливая кукла-бибабо вещала голосом Эйнштейна, что смысл жизни она нашла во Вселенной. Моя дочь увидела в этом фильме еще одно доказательство тому, что все математические гении были немного не того.
На уроке испанского школьники получили задание, разделившись на группы, испечь дома тор-тилью. Моя дочка усовершенствовала старый испанский рецепт. Ее тортилья с русскими солеными огурцами и грибами произвела в классе фурор. На уроке немецкого десятый класс также смотрел кино — «Гудбай, Ленин!», уже в который раз. Дочери этот фильм очень нравится, особенно ей нравятся повседневные атрибуты бывшей ГДР — банки из-под огурцов, одежда, музыка, архитектура. В ее романтизированном представлении, ГДР была не длинной рукой Москвы, не аппендиксом «холодной войны», а волшебной страной, населенной веселыми коммунистами, которые защиты ради отгородились стеной от остального мира и делали из своих будней цирк. Если судить по фильму, то ГДР действительно была развлечением для взрослых и детей, а ее распад был несчастным случаем, произошедшим не под давлением служителей цирка, а совершенно случайно. Ну да все на этой земле когда-нибудь заканчивается. ГДР не была исключением. Наши рассказы о том, как было на самом деле, дитё приняло к сведению со снисходительной улыбкой. Да что мы могли еще рассказать, если оно уже трижды смотрело «Гудбай, Ленин!».
Мы, родители, много времени в июне проводили на даче, мы старались при каждой возможности ездить на природу в Бранденбург. Дитё с энтузиазмом прощалось с нами. Но не проходило и пары часов, как раздавались первые звонки.
