Кроме того, госпожа Рюквертс-Вальцер констатировала, что малавийские школьники гораздо больше интересуются географией и физкультурой, чем их сверстники в Берлине. Там все знали, где находится Европа и как называется столица Германии, чего нельзя сказать о здешних школьниках. Столицу Малави знал в классе только один ученик, да и тот, разумеется, зубрила. И еще тамошние ученики были спортивными. Тутошние не могут так высоко прыгать и так быстро бегать, как малавийцы. Охотнее всего эта самая Рюквертс-Вальцер устроила бы грандиозный обмен школьников: послала бы всех берлинских учащихся в Малави, а милых и жадных до знаний малавийцев притащила бы сюда и откармливала бы их обезжиренным творогом с клубничным конфитюром. Разумеется, без микробов. Но это было невыполнимо.
Но иногда она жалела берлинских детей. Не социальное ли окружение тому причиной, и не стали бы дети из Малави такими же ленивыми и равнодушными, приехав в Берлин? Теперь она каждое второе предложение начинала с Малави:
— Вам следует когда-нибудь побывать в Малави, — говорила она.
Или:
— За такую письменную работу ты не получил бы в Малави и двойки с минусом!
Одноклассников моей дочери такая пристрастность поначалу несколько задевала, но потом они попривыкли и начали использовать сравнение к своей выгоде. Теперь у них есть оправдание на случай, если трудно дается классная или домашняя работа:
— Простите, но мы же не в Малави, — говорят они в подобных случаях и пожимают плечами.
В контексте штанов
Стремление к красоте присуще всем людям, но, как ни старайся, идеалы красоты остаются недостижимыми. Стоило моей дочери купить новые джинсы, как она тут же начала их рвать. Притом что штаны были по замыслу произведены уже с готовыми дырками, это были так называемые джинсы с эффектом поношенности. Но созданные конвейером умышленные дырки не отвечали эстетическим чувствам моей дочери. Это же чистый мейнстрим, у этих штанов нет своего лица, они продукт массового производства, как и джинсы вообще, говорила дочь, не желавшая иметь ничего общего с мейнстримом. Она хотела иметь свои личные, персональные дырки, на тех местах, где ни у кого другого дырок нет. Терзая свои новые джинсы, она, казалось, следовала одному простому правилу: чем дырки больше, тем дальше она от мейнстрима. В результате столь интенсивной индивидуализации джинсы потеряли изначальную форму и стали похожи не на штаны, а скорее на юбку из полосок и лохмотьев. Мы запретили дочери надевать такие индивидуализированные джинсы.
— Эти штаны, которые уже и штанами назвать нельзя, полностью выпадают из контекста европейской культуры, — сказал я.
— Ну и что, — парировала дочь, — а может, меня вовсе не привлекает европейская культура. Может, я больше жажду контекста африканской культуры. Я напишу это жирными буквами на своих любимых штанах и пойду в них завтра в школу.
Тут разгорелась война культур.
— Ты не вправе диктовать, что правильно, а что нет, — говорила дочь, — ты вырос в другой стране, которой теперь вообще не существует, в другом столетии, которое давно закончилось, и в другой культуре, которая теперь всем чужда и непонятна. У тебя другой жизненный опыт, мы выросли на разных книгах. Единственное, что нас с тобой объединяет, это густые брови — свои я, кстати, постоянно выщипываю, — и больше ничего. Ты не имеешь никакого понятия о моем культурном контексте!
Пристыженный, я вышел на балкон, чтобы выкурить сигаретку. В поисках аргументов я вспоминал о своей юности, прошедшей в стране, которой больше нет, в прошлом веке, который уже закончился. Мы тогда тоже бежали от мейнстрима, тоже фанатели от «африканской культуры» — мы называли ее «американской культурой», хотя имели в виду то же самое. Мы тоже мечтали о поношенных драных джинсах, подобных тем, что мы видели в американских фильмах, которые просачивались к нам через железный занавес. В тех фильмах все герои, будь то ковбои, хиппи или жулики, носили потертые джинсы, и это было клево. Но нам было неведомо, каким образом ковбои, жулики и хиппи доводили свои джинсы до такого эффекта. Что касается ковбоев, можно было предположить, что они подолгу скакали на лошадях, до тех пор пока их джинсы не приобретали модный вид, особенно в местах трения задницы всадника о лошадиный круп. А американским хиппи и жуликам, вероятно, жилось нелегко — у них не было работы и крова над головой, они ночевали под открытым небом и штаны свои занашивали до дыр, ибо снимали их в крайне редких случаях.
Мы не могли перенять эти приемы. У нас не было лошадей, ночевки под открытым небом в условиях русского климата были чреваты смертельным исходом, а безработных при социализме называли тунеядцами и сажали в тюрьму. При социализме джинсы вообще производили редко, а если и производили, то без всяких дырок. Джинсовое изделие «Сокол» производства фабрики «Большевичка» я получил в подарок от отца на шестнадцатилетие. «Сокол» был пошит из плотной материи и выкрашен в темно-синий цвет. Спереди и сзади большими буквами из искусственной кожи значилось «Сокол», чтобы никто не спутал их с Lee, Wrangler или Levi’s. Эти джинсы можно было поставить в угол, стоймя они были похожи на половину человека. Если б какой-либо американский хиппи, жулик или ковбой ненароком прискакал бы в подобном «соколе», у него была бы большая проблема вылезти из него. Но у нас не было выбора, и мы старались максимально украсить себя в контексте этих реально существовавших социалистических штанов.
Один мой друг — он родился в один день со мной, но на пять часов позже, и тоже получил в подарок на день рождения джинсы типа «Сокол» — утверждал, будто знает, как привести их в ковбоеподобное состояние: нужно в течение получаса крутить их в стиральной машине с булыжником и горстью песка. Впрочем, бытовая техника в Советском Союзе тоже была дефицитом, и особенно стиральные машины — просто так их было не достать. В нашем классе только у одного юноши в семье была стиральная машина. Его отец, насколько мы знали, был офицером госбезопасности, и ему, возможно за особые заслуги по службе, выделили советскую стиральную машину «Фея».
Когда родителей не было дома, офицерский сын разрешал нам пользоваться «феей». Как-то после уроков мы с другом взяли свои джинсы, собрали с десяток камней, прихватили в детской песочнице добрый килограмм песка, пошли к приятелю и под завязку загрузили стиральную машину. Поначалу все шло хорошо. С громким гудением фея принялась ворочать камни в своей утробе. Но уже через две минуты она испустила стон и отключилась. Фея госбезопасности покинула нас довольно невежливо, даже не попрощавшись — и, как выяснилось впоследствии, навсегда. «Соколы» же пережили знакомство со стиральной машиной без единой царапины. А вот у нас потом были большие проблемы.
…Ну а теперь, уже в следующем веке, я посмотрел в зеркале на свои брови — действительно ли они такие густые, как утверждала дочь, — потом сделал доброе лицо и вернулся к ней.
— Итак, ты не желаешь иметь общего с культурой, в которой выросла. И с культурой твоих родителей тоже. Тебя привлекает африканская культура, хотя ты никогда не бывала в Африке. В этой связи логично было бы вообще отказаться от штанов и таким образом навсегда распрощаться с мейнстримом. Но твой бунт ограничивается штанами. Так что, пока ты остаешься в штанах, ты остаешься в рамках нашей культуры.
