– Помните, весной ходили на «Бетховена» в видеосалон?
Мы закивали. Она почти зашептала, а мы потянулись ближе и соприкоснулись головами:
– Когда выбирали фильм, в толстой тетради я увидела раздел «Эротика», самый последний.
Хлопнула дверь в класс, мы отпрыгнули. Вошел дежурный, мальчик из старших классов, на рукаве – красная повязка. Он подождал, пока на него обратят внимание, и объявил:
– После второго урока – линейка на втором этаже. Явка обязательна – будет директор.
Класс одобрительно загудел. Маленький сушеный Андрей Алексеич был хорошим директором и плохим оратором, на линейках мы всегда ждали момента, когда он что-нибудь сморозит.
Всю математику переписывались о классике эротического кинематографа.
«Давайте посмотрим?»
«Давай сначала подумаем».
«Что скажем дома?»
«Что идем на концерт в твою музыкалку».
«Мама тоже захочет пойти на концерт».
«Что вы решили, идем?»
«Эм-ма-ну-э-э-э-эль», – нежно звучало у меня в голове.
Осенью девяносто пятого нам исполнилось по двенадцать лет. В прежнем, детском мире вдруг стало тесно. Плакаты, редкие кадры из фильма до того, как родители отправят на кухню за чаем, фото на футболках и пластиковых пакетах будили наивное любопытство. В нас просыпалась стихия, а мы жили в комфортном вакууме с уроками сольфеджио и большими домашними библиотеками. В гимназии учили этикету, танцам, плаванию и двум языкам, не считая русского и казахского. Родители нами гордились. В нашем мире Тим Талер не продавал свой смех, а плавания Робинзона сопровождались исключительно ясной погодой и легким попутным ветром. Одноклассники были такими же благовоспитанными балбесами. Негде было попробовать закурить или вдоволь насмотреться непристойных картинок.
Линейку выстраивали широкой буквой «П». Наш класс оказался напротив директора.
На этот раз дело было в чистоте.
– Господа гимназисты! – начал директор, разводя руками. – Наша школа принимает участие в городской неделе чистоты. – Он сделал паузу, чтобы мы осознали всю важность темы. – Эта неделя будет самой чистой в истории школы. Мы будем бороться с семечками, огрызками, бумажками. Все ученики впредь должны иметь при себе сменную обувь.
– А если забыл сменку? – крикнул кто-то из старших классов.
– Значит – пожалуйте в туалет, мыть ноги.
Старшие дружно заржали.
– То есть обувь, – невозмутимо поправил себя Андрей Алексеич. Всегда было непонятно, шутит он или говорит серьезно.
– Итак, неделю чистоты объявляю открытой. Чистота в школе, чистота дома, чистота в мыслях! – закончил он.
Во вторник утром в холле нас встретила плотная стена дежурных и учителей. Ученики переобувались, побросав рюкзаки и сумки на кафельный пол.
– Могли бы и скамейки поставить, – сердито говорила Маша.
Она ждала, когда я вымою ботинки в длинном ряду раковин в школьном туалете. Я, конечно, забыла сменку. На выходе из туалета проверяли подошвы.
На лит-ре проходили «Первую любовь» Тургенева. В классе по очереди читали вслух отрывок.
– Я с вами была холодна – я знаю, – начала Зинаида, – но вы не должны были обращать на это внимания… Я не могла иначе… Ну, да что об этом говорить!
– Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! – воскликнул я мрачно, с невольным порывом.
«Нас туда не пустят», – строчила я на вторую парту.
– Нет, любите меня – но не так, как прежде.
– Как же?
– Будемте друзьями – вот как! – Зинаида дала мне понюхать розу.
«Если накрасимся, сойдем на восемнадцать лет». Лена сделала вид, что уронила ручку, и засунула записку мне в ботинок.
И, склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй.
Я только посмотрел на нее, а она отвернулась, и, сказавши: «Ступайте за мной, мой паж», – пошла к флигелю.
Пока Галина Ивановна заполняла журнал, я повернулась и изобразила, что мы не будем выглядеть в двенадцать на восемнадцать. Повернулась обратно – и застыла под голубым гипнотическим взглядом классной:
– На последнюю парту!
Пришлось собрать вещи и удалиться в другой конец класса.
Я отправился вслед за нею – и все недоумевал. «Неужели, – думал я, – эта кроткая, рассудительная девушка – та самая Зинаида, которую я знал?» И походка ее мне казалась тише – вся ее фигура величественнее и стройней…
И боже мой! с какой новой силой разгоралась во мне любовь!
– Галина Ивановна, можно вопрос?
– Да, Абзал.
– Почему мы всю четверть проходим книги о любви?
Лицо учительницы расплылось сахаром:
– Потому что, Абзал, вам уже двенадцать лет. Скоро вас будет интересовать противоположный пол. Задача литературной школьной программы – показать, что может происходить между юношей и девушкой. – Она обвела сладким взором класс, мы смущенно заерзали. – Вам знакомы многие вещи, которых не следовало бы знать в вашем возрасте.
«Откуда она знает?» – Я почувствовала, что краснею, устраиваясь за последней партой.
– Моя задача – рассказать вам о чистой любви, которая описана в этих прекрасных произведениях.
Чистой любви, чистой любви… Зинаида, Ася, прогулки за руку в парке, невинные поцелуи при луне, полуоткрытые губы красоток, зазывные позы, упавшие бретельки, эротика, Эммануэль…
Я уткнулась головой в «Первую любовь», сгорая от стыда.
В среду на входе объявили, что сегодня боремся с семечками.
Лена и Маша стояли над душой, пока я мыла ботинки.
– Можно пойти, например, после уроков, – предлагала Лена.
– У меня сегодня танцы.
– А у меня завтра сольфеджио.
– Пропусти свои танцы!
– Сама пропускай свое сольфеджио!
– А я помогаю дома с уборкой в пятницу и субботу.
– Значит, пойдем в воскресенье.
Мы помолчали.
Ржавые краны постанывали, извергая желтоватую воду. С подошвы стекали густые черные ручейки. Я попеременно подставляла подошвы, уныло размышляя о том, как бы отказаться от культпохода.
– Хватит возиться! Чище не бывает, чистота – чисто «Тайд»!
– Возьми завтра сменку, блин.
Подруги вытащили меня из туалета как раз во время звонка. Поднимаясь в класс, мы увидели, как однокашники в холле выворачивают карманы и сдают «контрабанду» – кульки с семечками, купленные по дороге в школу у бабушек.
– Сдается мне, неделя чистоты просто так не закончится, – мрачно предсказала Лена.
