И в самом деле, в школе отменили последние уроки в четверг и пятницу, а в субботу оставили только труд. Вместо отмененных уроков ученики мыли коридоры и лестницы, на субботу оставили генеральную уборку классных комнат.
На уроке труда проходили шитье на машинке: мы примеряли только что законченные юбки друг друга. Трудичка поставила всем пятерки, и мы отправились драить класс.
Галина Ивановна раздавала тряпки. По всей школе гремели железные ведра. Ученики набирали воду в туалетах и несли в классы, оставляя лужи на этажах. Вода была только холодная. Мы отогревали красные скрюченные руки на батареях и терли парты стиральным порошком.
– Гуля говорит, что привлечение учеников к уборке не лезет ни в какие рамки! – возмущалась Лена.
– Что еще говорит Гуля? – огрызалась Маша.
– Что в Европе детям рассказывают о сексе с раннего детства.
– Кстати, – вставила я, – может, не пойдем? Сходим лучше на ужастик. Или съедим мороженое. А то как-то неудобно.
– Неудобно! Мороженое! Детсад! Вообще-то мы уже подростки.
Я посмотрела на уточку на розовой Лениной футболке и не стала спорить.
Договорились сказать родителям, что идем в краеведческий на улице Калинина.
Воскресный путь к грехопадению начался с манки и препирательства по поводу шарфа. Мама заставляла съесть манку и надеть шарф, я требовала оставить что-то одно. Остановились на манке, но от шарфа все равно не удалось отвертеться.
Подруги зашли за мной в десять.
Видеосалон находился в подвале бывшего кинотеатра. В нем одно время крутили старые фильмы, но на них перестали ходить, и кинотеатр закрыли.
Видеосалонов в Кокчетаве было два, мы застали закат их популярности – у многих уже были видеомагнитофоны. Расписания сеансов не существовало, посетители находили в списке фильм и смотрели его в любое время. На входе нужно было выбрать кино и заплатить какую-то мелочь. Потом сотрудник приносил в комнатку кассету, вставлял ее в видик и отдавал пульт. Когда все были готовы, нажимали на кнопку PLAY.
На двери в видеосалон висел порченный дождем плакат: гигантская голова сенбернара с неразборчивой надписью. Мы спустились в подвальчик.
Внутри пахло теплом и старыми коврами. К нам вышел парень лет двадцати.
– Что, девочки, кино посмотреть? – весело спросил он нас и достал толстую тетрадь, в которой были ручкой написаны названия фильмов.
Мы положили тетрадь на стол и сделали вид, что выбираем фильм.
– Есть новые серии «Тома и Джерри». Есть второй «Бетховен». Только что принесли новые кассеты, я их еще не распаковывал. Подождите, может, будет диснеевский фильм или мелодрама, – перечислял парень, смущая нас все больше.
Лена с Машей, кажется, были готовы согласиться на второго «Бетховена». Но я, наверное, немного сошла с ума за неделю чистоты, потому что взяла тетрадь, нашла раздел эротики и ткнула пальцем в потертое название.
– Вот это.
К моему удивлению, парень даже глазом не моргнул.
– Понял. Пока располагайтесь, я принесу кассету.
– А деньги?
– Заплатите потом.
Мы прошуршали в комнатку. В ней стояли разномастные стулья и пара старых диванов. Молча разделись, пригладили волосы.
И вот осталось нажать на кнопку PLAY.
Сначала экран выдал серый шум. Потом появилась подозрительно знакомая заставка со львом. «Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та».
– То-о-ом, То-о-ом, где ты, негодник? – закричали мультяшные ноги в кадре.
По экрану промчался Джерри, за ним – Том.
Лена с Машей встали:
– Пойдем.
– Куда пойдем? Надо сказать, что перепутал кассету. – До меня всегда доходило медленнее всех.
– Жень, он не перепутал кассету. Пойдем.
Мы оделись и направились к выходу. Парень вписывал в тетрадь новые фильмы, сверяясь с надписями на кассетах.
– До свидания, – вежливо сказала Маша.
– Приходите на второго «Бетховена»! – крикнул он нам вслед.
У кинотеатра потоптались, решали, куда идти. Конечно, сначала пошли в краеведческий, потом в кафе. Кажется, никто ни слова не сказал про «Эммануэль».
Так состоялось наше знакомство с эротикой. Прошло оно не совсем бесследно. В ста метрах от кинотеатра была моя музыкальная школа, и еще два года, пока не окончила ее, я делала большой крюк, лишь бы не проходить мимо. Каждый раз, завидя кинотеатр издалека, я испытывала жесточайший стыд.
* * *
«Эммануэль» я впервые посмотрела в тридцать лет. Чисто из уважения к классике европейского эротического кинематографа.
– Тысяч пять будет достаточно. Но десять – гораздо лучше. Еще немного осталось, но не хватит на две недели. Ну как на что? То, другое. Театр, опера. – У Кирилла сеанс связи с Академгородком.
– В театр и оперу я сама брала билеты, – будто бы невзначай заметила я, проходя мимо.
Кирилл сделал большие глаза и прошептал, прикрыв микрофон:
– Коплю на новые ролики.
Когда я вернулась в гостиную, он уже закончил разговор и смотрел на новогоднюю елку.
– Может, уберем? Июнь все-таки.
– Да ладно, пусть стоит. Скоро следующий Новый год.
– Она уже запылилась.
– Это да. Хорошо бы прополоскать.
Мы сняли игрушки, прополоскали елку в ванной и, конечно, не стали ставить ее обратно – сложили в коробку. Кирилл закинул елку и игрушки повыше на шкаф:
– Кому рассказать – не поверят.
Елки
– Павел Валерьевич открывает точку с елками. Ищет продавца на вторую половину дня. – Папа придвинул к себе тарелку с фасолевым супом и протянул руку за хлебом.
Мама, распаковывавшая из сотни одежек замотанную (чтобы не остыла) кастрюлю со вторым, мгновенно напряглась.
– Постоять с часу до четырех, до закрытия. Всего три часа, – сказал он маме, глядя на меня.
Мама облегченно выдохнула. Всего три часа – это не страшно.
– Неделю перед Новым годом.
И снова невидимое напряжение со стороны мамы.
– Они сами будут привозить и увозить. Платят по пятьдесят тенге с елки.
И снова облегчение.
– Начинать можно хоть завтра после обеда.
Но мама все-таки не выдержала:
– Минус двадцать на дворе!
– Оденется потеплее.
– Ребенку одиннадцать лет!
Мне было на самом деле тринадцать, но мама всегда накидывала или отнимала два года в зависимости от того, о чем шла речь. Например, если я не убралась дома, то мне, ленивой и безответственной девице, становилось пятнадцать.
