Мы загрузились в автобус.
Обычно, если были места, мы садились все вместе на строенное сидение, сразу у входа. Но на этот раз я села одна, наискосок.
– Женя, пойдем к нам, – окликнул меня кто-то из них.
«Отвяжитесь вы от меня», – устало думала я, глядя в окно и делая вид, что не слышу.
Но родители в кои-то веки пришли к согласию:
– Отстань от нее, пусть сидит отдельно.
– Ладно, пусть сидит.
Автобус тронулся.
Я смотрела на залитую солнцем степь. Мне было четырнадцать лет, и я была уже – отдельно.
– И все? «Шедевр» – последний рассказ?
– Пока да. Может быть, напишу что-нибудь еще.
– Пришлешь мне почитать? Ты отправишь книгу в издательство? Отправишь, да? – Его горячность меня смешила. Подумала, что привыкла к двоюродному племяннику и мне будет сложно прощаться с ним через неделю. – Только не хватает некоторых вещей.
– Каких, например?
– В первую очередь – отъезда из Кокчетава.
– В этом нет ничего интересного. Мы просто уехали – и все.
– Надо добавить экшена. Я где-то читал, что экшен способен вытянуть фильм без сильного сценария. Вот «Трансформеры», например.
Я рассмеялась:
– Что ж, добавлю экшена. Что-то еще добавить?
– Да. Надо вернуться.
– Вроде мысленного путешествия? Или героиня с семьей должна вернуться жить обратно?
– В виде реального путешествия. Лучше в настоящем времени. Кокчетав существует на самом деле, я смотрел по гуглокартам. Туда, наверное, летают самолеты?
– Да, есть маленький аэропорт. Но я не могу все бросить и поехать в Кокчетав.
– Почему?
– Потому что не знаю почему. Слишком много работы, и вроде бы незачем.
– Поехать и там закончить рукопись, вот! – Кирилл даже покраснел.
– Хорошо, я подумаю.
– Обязательно поезжай и напиши. Ведь написать рассказ – это несложно, да?
– Несложно. Как за хлебом сходить.
За хлебом
Мама сказала:
– Сходи-ка ты, Женя, за хлебом.
Я взяла деньги, обулась, позвала собаку и пошла за хлебом.
Июнь в этом году был приятным. Тополя закрывали палящее солнце, а в тени пятиэтажек было даже прохладно. Трава в палисаднике у дома вымахала мне по пояс, хотя обычно торчала неаппетитными клочками.
Я окончила десятый класс, и в скором времени мы должны были уехать из города навсегда. Родители все-таки подхватили лихорадку отъездов, и в прихожке вместо привычных залежей стройматериалов появились коробки с вещами. Было решено взять с собой только самое необходимое: одежду, книги, собаку и нужные в первое время мелочи.
Я повертелась на пятачке около дома, думая, куда пойти, и мы пошли направо.
Дома у нас тянулся нескончаемый хоровод покупателей. Все знали, что по объявлениям «в связи с отъездом» можно разжиться нужными мелочами, а порой и более ценными вещами, за копейки.
Нужно было встречать покупателей, рассказывать им, что именно продается и по какой цене. Большую часть вещей, насколько помню, мы отдали «за сколько возьмете», отчего я воспринимала квартиру как филиал блошиного рынка. Тем более что в выходные поток людей не иссякал с десяти утра до десяти вечера, поэтому, чтобы не бегать к двери при каждом звонке и стуке, мы держали ее чуть приоткрытой. От этого всего наш дом превращался в проходной двор, откуда каждый уносил по маленькому, но трофею.
Впереди на тротуаре показалась сутулая скорбная фигура – папа шел домой на обед. Глаша побежала к нему.
Месяца три назад мы дали в газету объявление в разделе «Продам дачу»: «Пос. Ж/Д, 6 с., дом, эл-во, посадки, дорого». Папа ожидал выручить за свой шедевр солидную сумму, однако реальность распорядилась иначе. Никого не интересовали колонны и небесно-голубая кованая лестница, лилии вдоль дорожки и гигантские ивы у ворот. Поначалу папа пытался что-то объяснять, но потом плюнул и устало отвечал по телефону, что да, воду дают регулярно, одна яблоня, десять кустов смородины и два крыжовника. Почему только два крыжовника? Папа ответить затруднялся.
Минуты через две разговора покупатель спрашивал о цене. Папа отвечал. С той стороны раздавалось напряженное молчание, потом звонивший вежливо прощался. А иногда и невежливо. Папа горевал. Приходя с работы вечером, он ужинал и ложился на диван спиной к миру. Когда раздавался звонок, он тяжело поднимался и сражался за семейные финансы. По мере приближения отъезда и очевидного решения – оставить дачу как есть – обстановка дома накалилась до предела.
Глаша подбежала к нему и подпрыгивала, пытаясь лизнуть руку. Он потрепал ее за ухо и улыбнулся мне:
– Мама дома?
– Пакуется.
– А ты куда?
– За хлебом.
Он кивнул мне и, ссутулившись обратно, тяжело зашагал к дому.
Я вошла в первый из магазинчиков, коих расплодилось по два-три на нижнем этаже каждого жилого дома: совершенно одинаковые лавочки, куда покупатели помещались бочком. Последние года два я покупала один и тот же хлеб у одной и той же продавщицы. Каждый раз, приходя, я говорила:
– Мне как всегда.
А она удивленно переспрашивала, будто видела меня впервые. До сих пор не знаю, была ли то плохая память или своеобразное чувство юмора.
Нужного хлеба еще не завезли, и я обошла еще четыре-пять ближайших магазинов, пока не стало понятно, что за хлебом лучше прийти позже. Переложив монетку в сто тенге в другую руку, я направилась домой.
Дома мы обнаружили распахнутую настежь дверь в квартиру. Я разулась и прошлась по комнатам – все было тихо, на кухне мама заворачивала в бумагу тарелки и складывала их в коробку.
– Почему дверь открыта?
– Ах, он еще и дверь не закрыл!
– Что случилось?
– Спроси у своего отца, – она махнула рукой.
Я смотрела на нее, и маме пришлось объяснить:
– Ничего. Всякую ерунду просит взять. А у меня самый маленький контейнер! – Мама для убедительности потрясла в воздухе тарелкой. – Места ма-ло!
– Что он принес?
Мама снова махнула рукой, давая понять, что о такой ерунде и говорить не нужно.
Я покрутилась на кухне, прошлась по полупустым комнатам, снова позвала собаку, и мы вышли во двор. Там я попросила Глашу взять след.
Глаша, до неприличия нечистокровный спаниель, иногда радовала нас проявлением охотничьего инстинкта – задушенной крысой или взятым следом. Взятым следом могло быть что угодно – упавшая птичка, грузчик, переносивший колбасу, или мама, которая ушла далеко и не возвращалась. Глаша шла по следу, как настоящая ищейка, и всегда находила желаемое.
