Но вдруг появился Абрам с несколькими партизанами – ему сказали, что идет бой. Абрам бежал первый, и хулиганы, увидев его, удрали. Он их догнал и хорошо побил.
В районе, где мы находились, было много евреев. Многие из населения помогали немцам их уничтожать. Сжигали и расстреливали женщин и детей, при этом играли на гармошке и пели. Абрам этого забыть не мог. С такими Абрам, как всегда, по-своему рассчитывался.
Однажды Абрам ехал в Молодечно в товарном вагоне. Один из хулиганов, узнав его, набросил на его голову мешок. Его избили. Абраму удалось освободиться от мешка, и он выхватил из рук бандита железяку и стал их бить. Он спасся чудом, попал в больницу, где отлежал пару месяцев.
После этого случая Абрам помрачнел. Повлияли и другие неприятности, особенно смерть его однофамильца, “брата Хаима”, которого он очень уважал как учителя, переживал за незаслуженное плохое отношение к нему со стороны советской власти.
Затем на этого борца напали болезни. Умер Абрам Александрович в июле 1966 года в возрасте 62 лет. Похоронили его в Вилейке рядом с “братом”, Хаимом Александровичем.
Память об Абраме Александровиче как человеке редкой отваги, честности, человеколюбия всегда будет в памяти его друзей – евреев-партизан и всех, кто знал его.
Приложение № 2
Из письма бывшей узницы Минского гетто, партизанки отряда им. Котовского бригады “Народные мстители” Раисы Х. друзьям по партизанскому отряду Анне
[251] и Александру Захаровым
20 декабря 1985 г.
Дорогая Анечка!
…Ты была свидетельницей событий, когда в июле 1943 года мы с дочкой, истерзанные блокадой, прибыли в отряд.
…Обмороженные, обессиленные, голодные партизаны многих бригад (“Железняк”, “Дяди Коли”, им. Кирова и другие) решили пойти на прорыв и в одну из ночей осуществили этот прорыв. Мы с Эллой остались одни-одинешеньки в кромешной тьме лежать в безграничном ядовитом болоте. Силы мои были на исходе.
Элла, стуча зубками, просила:
– Мама, подними меня, мне холодно…
Чувствуя, что не выбраться нам из трясины, вытянула наган, нащупала висок девочки и хотела спустить курок. Решила застрелить ее и себя. Но услышала плач детей, мычанье коровы. Подумалось, что это мне чудится, что это предсмертные галлюцинации.
Прислушалась. Совсем близко мычала корова и плакали дети. Тогда я подала голос:
– Люди добрые, помогите! Отстала с ребенком от своих, погибаем!
Но плач и мычанье продолжались. Значит, меня не услышали. Значит, голос мой слаб. Напрягла силы и громче повторила свою просьбу. Плач детей прекратился. Тогда матери в минуты опасности знали, как голодных детей заставить замолчать…
Значит, услышали меня. Через какое-то время раздалось чавканье шагов по болоту, и еще не доходя до нас, мужчина, не стесняясь в выражениях, выговаривал:
– И як гэта и куды их занясло?! Адгукнися, кабета!
[252]
Я подала голос. Вплотную подошел бородатый старик, бережно поднял девочку из болота, встряхнул ее, как встряхивают мокрую одежду, распахнул свой кожух, прижал девочку к груди и полами полушубка, чтоб согреть ее, укутал. Я ничего уже не соображала.
Старик мне помог встать и сказал:
– Я циха пайду, а ты, кабета, трымайся за мяне. Тут мы недалека
[253].
Как мы пришли, куда пришли – я не помню. Только услышали мы чей-то возглас:
– Лариса
[254], ты?! – И я потеряла сознание.
Потом, когда пришла в себя, узнала, что это был один из многих островов Домжершинских (Домжерицких. – И. Г.) болот, на котором спасалось население какой-то деревни…
Выйдя из страшных объятий болота, мы продолжали длинный и долгий путь по лесным тропам. Мы оказались на территории бригады им. Кирова. Увидели костер, на котором женщина готовила какое-то варево. Элла подбежала к женщине и заискивающе пропела:
– Повар делает котлеты и готовит винегреты! Мама, я повара люблю!
Женщина, увидев нас и услышав от малышки такую песенку, заплакала. Все считали, что мы погибли.
Где могла Элла слышать такую песенку? Ведь ни котлет, ни тем более винегрета в партизанах не было. И девочке было только 4 года.
– Потерпи, дочурка, – сказала женщина. – Скоро затирка будет готова, и я тебя накормлю…
Меня упрашивали остаться в этой бригаде, но я упорно стремилась в свой отряд к партизанским побратимам, с которыми сроднилась еще в первом боевом крещении, когда 14 января 1943 года громили Илию…
И вот наш путь пролегал еще через реку Березину. Шел дождь, и Березину надо было преодолеть по двум бревнам, привязанным к кольям. Когда достигла середины реки, закружилась голова, я поскользнулась, и мы упали в реку. Элла стала тонуть, а я пробила ногу, упав на кол, к которому были привязаны бревна. Плавать я не умела. И в эти минуты я думала о том, что в страшной блокаде чудом выжили, а теперь из-за меня дочка погибнет. Стала звать на помощь:
– Тонем, помогите!
Мне казалось, что кругом безлюдье, но на противоположном берегу, к которому мы с Эллой стремились, несколько партизан хоронили своих товарищей. И опять, в который уже раз, судьба сжалилась над нами. Нас спасли.
Из-за ноги, раненной осколком в блокаду и пробитой корягой, я идти не могла. Нас доставили в деревню Уборки. И здесь я встретила прекрасного человека Марию Федоровну (кажется, Осипова ее фамилия). Она была членом подпольного райкома комсомола. Нашла из грубого холста полотенце и перевязала окровавленную и опухшую ногу. Женщин из деревни она попросила суровыми нитками сшить изодранную в лоскуты юбку.
Вот в таком виде, в лохмотьях, мы с Эллой притащились в отряд. Кожа на мне тоже висела клочьями, и мы были покрыты фурункулами. Ты, Анечка, увидев нас, заплакала и проводила в госпиталь…
