Не кости.
Нечто иное.
То ускользающее и неуловимое, что прячется в тенях, воспоминаниях и тайных закоулках.
Каждый шаг делал его другим человеком.
Сдирал кожу. Срывал прилипшую к коже одежду. Смывал грязь.
Ломал.
Еще раз.
И еще.
Душа Франциска трещала, точно первый осенний лед.
Лед хрустел. Трескался. Рассыпался.
Но под этим льдом что-то было.
Земля.
Камень.
Или спина кита.
Что-то, на чем Франциск мог стоять твердо, на обеих ногах.
И когда он предстал перед ледяной фейри, когда поднял голову и откинул с пылающего лица мокрые волосы… Его глаза были красны, а губы плотно сжаты. Руки сжимались в кулаки. Грудь тяжело поднималась и опускалась, но в этот миг…
Франц был спокоен.
Впервые за все время.
Мальчик знал, что делать. На этот раз без подсказки, без совета.
Знал сам.
Он не стал расспрашивать об увиденном, и фейри, пристально посмотрев ему в глаза, сказала:
– На обратном пути можете не бояться Плакальщика. Монстр больше не придет сюда. – И посчитала нужным добавить: – За вами.
Франц молчал. В груди жгло и пекло, будто он вновь хлебнул огненного айсидского снадобья. Но мальчик выпрямил спину, вытянул руку с кинжалом и поглядел на клинок. Чистый. Ясный. Точь-в-точь золотая молния, отлитая в металле.
Кто держал этот кинжал до Франциска?
Держал ли кто-нибудь вообще?
Он не знал ответ.
И уже, наверное, не узнает.
– Время – это круг, – прошелестела королева фейри. – И луна, встающая в зените, знает: даже ей однажды суждено сойти с этих небес…
– Что это значит?
– Ты другой, мальчик.
– Почему – другой?
Королева посмотрела на небо долгим скорбным взглядом.
– И все же – такой, как все.
Затем она перевела взгляд на Франциска:
– Да пребудет с тобой ночь, дитя солнца. Не бойся тьмы. Пусть в темноте таится все то, чего ты так боишься, но ведь ты и сам можешь в ней спрятаться. Пусть же дорога приведет тебя туда, куда стремится твое сердце… Мой долг исполнен, а теперь… – Ледяная фейри устало прикрыла глаза. – Теперь ступай, дитя.
– Погодите! – крикнул Франциск. – Я хочу спросить!
– Только побыстрее… Я так устала…
– Мой брат… – Голос мальчика чуть дрогнул, но, к своему удивлению, Франц сумел собраться и уже уверенно продолжил: – Мой брат Филипп болен. Эта роса, которую я собрал с сикоморы, она ведь целебная?
– Целебная, – подтвердила фейри.
– И она излечила Филиппа?
– Только поддержала. Есть раны, которые может исцелить…
– Что?
Фейри промолчала.
– Ну же, скажите! – Мальчик сжал кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться. – Я искал этот волшебный мир, чтобы спасти Филиппа! Я не хочу его потерять!
– Что ж, смелое упрямое дитя, – наконец проговорила королева, – я скажу. Ты должен попасть в Мертвый Замок. То, что может спасти твоего брата, есть лишь у одного существа в этих краях… У Мертвого Принца!
Эти слова обдали душу Франца холодом и жутью так, что ноги ослабли, а в глазах потемнело от страха.
«Мертвый… Принц…» – произнес чей-то голос в мыслях.
Неизвестно чей голос.
И это оказалось страшнее всего.
Но Франциск решительно тряхнул головой и выдохнул сгустившийся было внутри ком темноты.
– Да, дитя… – тихо пропела фейри. – Чаша… У подножия трона… Вода… Поможет…
Королева ледяных фейри сомкнула веки и исчезла.
Глава 21 о появлении мимикра
Туман побледнел и расступился, открыв широкую дорожку, выложенную белыми голышами, – такие усеивали берег острова. Франц хотел было спросить фейри, верная ли это тропа, но королева больше не отзывалась. Франциск набрал еще целебной воды и умыл брата: во время падения тот рассек лоб, вскочила огромная шишка. От росы рана затянулась, шишка почти исчезла, а Филипп наконец-то окончательно пришел в себя.
Оставаться на острове было нельзя. Может, Плакальщик и не вернется, но кто знает, какие еще твари обитают в этом странном, жутком лесу?
Поддерживая одной рукой Филиппа, а другой крепко сжимая кинжал, Франц двинулся по белой тропе и довольно скоро увидел среди ветвей просвет, где мерцала серебром вода.
Вскоре выглянула луна и залила все кругом белым светом.
Калике перехватил Филиппа, усадил его в лодку и укутал пледом, второй плед дал Францу, а потом они отчалили.
Туман наконец развеялся совсем. Остров удалялся, каменистый и белый, точно спина черепахи-альбиноса. Франциск оглянулся, увидел на середине острова кроваво-красную крону королевской сикоморы и подумал о золотой тропинке и ворохе одежд.
И о золотом зеркальце, которое навсегда впечаталось в память.
Серебристая Лакримоза несла их вдаль.
Тут Франциск спохватился, что не видно Стези. Цветы Лжи привели братьев в пещеру Богомола, Цветы Памяти – на остров Плакальщика, а дальше?
Он чувствовал, что остается немного.
Что их путь подходит к концу.
Мальчик понял, что наконец увидел себя настоящего, – тогда, в узком лезвии кинжала. Он понял, каково это – быть человеком.
Раньше ему казалось, что существует лишь две жизни. Первая достается кому-то вроде тех девочек в розовых оборках, которые пьют чай в чужих гостиных, смеются высокими голосами, раскладывают пасьянс. Или мальчишкам, чьи пухлые щеки целуют тетки, нашептывая ласковые слова. А ему – он был уверен – досталась вторая. Жизнь, в которой была запертая черная дверь. Больной брат в кровати. Горькие лекарства в кружке чая. Презрительные взгляды тех, кто должен был его любить и оберегать, но на самом деле ненавидел.
Теперь же Франц увидел правду.
Не существует двух жизней.
Есть лишь одна, в которой смешались и розовые платья, и крики ненависти, и слезы, и кружевные ленты на шляпках смеющихся добрых тетушек, и боль, и удача, и одиночество, и любовь…
Все это – одна-единственная жизнь, по которой плывут они все.
