* * *
Шеф, я рада, что все это быстро записала, потому что мои воспоминания обо всем меркнут с ужасающей быстротой и чем дольше я здесь нахожусь, тем туманнее они становятся. На меня словно бы наваливается какая-то невероятная апатия. Что-то не так – то ли со мной, то ли с этим местом, я точно не знаю, да мне уже и все равно. Мне срочно надо все бросать и уносить отсюда ноги. Авиабилет в Филадельфию забронирован на завтра.
Заключительные соображения
Я в самолете, в воздухе, в сорока минутах полета к востоку от Спокана. Странный туман, о котором я сообщала ранее, еще не выветрился из головы – я почти не спала, – но развеивается, чем дальше на восток мы летим. Не знаю, чем это объяснить.
Вы хотели получить от меня известия о том, что случилось в городе и его окрестностях с теми, кого вы знали и с кем впоследствии познакомилась и я сама. Для вас они не просто знакомые, не просто люди, которых вы знаете, не просто хорошие или интересные; потому что все это здесь, в этом самом городе. Вся жизнь, от колыбели до могилы, все цвета и оттенки радуги, как фрактал, состоящий из бесконечного множества частей. Океан в капле воды.
Я словно бы коснулась той темы, которая должна волновать всех нас: в основе существования человека лежит восхищение чудом, которому неизменно сопутствует его аналог – страх. Одно невозможно без другого, это две стороны одной медали.
И пока мы «восхищаемся» чудом нашего существования, мы одновременно испытываем и страх – подспудный, тайный, почти невыносимый, – что наша жизнь – всего лишь бессмысленная шутка, подобие тяжелой болезни, повесть о бедах и злосчастьях, озаренная редкими вспышками сочувствия и мимолетной радости. И пока мы силимся понять, отчего нам выпала такая странная участь, время из нашего союзника – расточительное заблуждение юности – превращается в нашего палача. Иногда кажется, что мы стали жертвой чьей-то жестокой, издевательской шутки.
Реально ли зло внутри нас? Является ли оно неотъемлемой частью нас, внешней силой или всего лишь отражением бездны? Как наш разум одновременно объемлет и страх, и восторг? Можно ли, глядя в этот мрак, обрести ответ или найти решение? Дает ли нам это какую-то опору? Раскрывает ли что-либо вообще?
А вдруг этот простой, но такой невозможный пристальный взгляд на то, что перед нами, позволяет наконец-то пронзить тьму и увидеть за ней промельк вечности?
Это и есть рай? Как с этим справиться? Я нахожу утешение вот в чем: возможно, истина скрывается за границей нашего страха и постичь ее можно, только не отводя глаз. Может быть, именно поэтому нам нельзя останавливаться, всю жизнь нельзя ни на миг прекращать попытки перебороть этот страх.
Ведь что, собственно говоря, произошло. Вот город. Обычный, заурядный, хорошо знакомый, о котором, как мы считаем, нам все известно, а потом ощущаем скрытую в нем глубинную, тревожную странность. Легче всего отвести от нее глаза, отказаться ее замечать. Вот что происходит с теми, кто проиграл, – нам с вами хорошо известны эти истории. Мы беспечно, не задумываясь, отбрасываем единственный данный нам шанс, тратим его впустую, будто швыряем деньги на ветер самыми разными способами. А ведь у нас в руках полновесная монета, хотя мы этого даже не замечаем.
Честно говоря, все, что я узнала об этом городе и его обитателях, до ужаса меня пугает. Многое из того, что мне известно, то, во что меня приучили верить, кажется сценой, где играют спектакль в странных декорациях, – и я случайно забрела на эту сцену, не понимая, зачем я здесь. Я не знаю слов, я не знаю, какую роль должна играть, не знаю даже, о чем этот спектакль и как он называется. Я просто здесь, на сцене, будто во сне, ослепленная светом рампы. Кто смотрит этот спектакль? Он все длится и длится, кажется притворством, ошибкой, какой-то нарочитой игрой неумелых актеров, однако над всем этим неизбывно витает тень ужаса, что вот сейчас на меня обрушится что-то непредвиденное, или выскочит из-за кулис, или подмостки проломятся и моему жалкому, незначительному существованию наступит конец, а свет погаснет навсегда.
Шеф, все это меня изменило. Вы это предсказывали, и мне надо бы знать, что вы окажетесь правы, но невозможно знать то, чего не знаешь, до тех пор, пока об этом не узнаешь. Наверное, это потому, что вы уже прошли через подобное. Исчезает ли это чувство? Можете ли вы сказать, что вынесли из этого некое понимание, или мне следует принять и это на веру?
Есть одно-единственное чувство, которое стоит сохранить, если я, конечно, до этого дойду – ну да пока мне до этого еще далеко, – но когда все обнажается и ты наконец понимаешь, что лишь ты сам способен сложить все части себя воедино, только ты сам, и никто другой, – что легких ответов не найти ни в книгах, ни в песнях, ни в фильмах, ни в утешительных словах тех, кто старше и «мудрее», – я замечаю, что это обостряет ум, помогает сконцентрироваться и укрепляет желание жить так, чтобы все твои чувства были распахнуты настоящему.
В этом горниле и возникает ясная мысль, крепче закаленной стали.
Не сдаваться.
Никогда.
