– Мы были достаточно взрослыми, чтобы работать, еще до того, как смогли поднимать тяжести, – возразила Оливия. – Меня отец послал работать на гуталиновую фабрику, когда мне стукнуло пять. Вот это был ужас.
– Мой меня отправил в работный дом, – сказал Хью. – Я целыми днями сучил веревки.
– Господи боже, – пробормотал я.
Они все явились из времени, где понятия «тинейджерства» вообще не существовало. Подростковый возраст изобрели уже после войны, а до того ты был либо ребенок, либо сразу взрослый. И как им, спрашивается, изображать современных тинейджеров, если само явление им незнакомо?
Может, это плохая идея?
Я нервно проверил телефон.
Ничего от Эйча. И вообще ничего.
В общем, мы все-таки пошли покупать одежду, но по дороге потеряли Горация, который улизнул от нас в продуктовый супермаркет, занимавший целое крыло торгового центра. Когда мы все-таки отыскали его, он стоял, как громом пораженный, перед целой стеной сыра в отделе замороженных продуктов.
– Фета, моцарелла, камамбер, гауда, чеддар! – в восторге бормотал он. – Да это какой-то гурманский рай!
По мне это был просто сыр, а для Горация – чудо: тридцать футов сыра, в нарезку и кусками, головками и каждый ломтик отдельно, переложенный пергаментом, крем-сыр, рассольный, цельный, двухпроцентный. Гораций, как в трансе, читал этикетки, и его надо было срочно утихомирить, потому что этот неподдельный экстаз уже начинал привлекать внимание.
– Это всё, это просто всё! – шептал он, а потом повернулся к старичку, ковылявшему мимо с тележкой, и завопил: – Вы это видели? А вы поглядите!
Старичок заторопился прочь.
– Гораций, ты пугаешь людей! – прошипел я, притянув его к себе. – Это просто сыр.
– Просто сыр! – простонал он.
– Ну, хорошо: это много сыра!
– Это вершина человеческих достижений! – совершенно серьезно объявил он. – Я-то думал, Британия – это империя. Но это – вот это! – и есть мировое господство!
– У меня живот болит просто смотреть на это, – заявила Клэр.
– Да как ты смеешь! – возмутился Гораций.
Когда нам все-таки удалось вытащить его из продуктового и запихать в одёжный, тамошний выбор произвел на него гораздо меньшее впечатление. Я специально выбрал самый простой и приличный магазин и подогнал их к самым простым и приличным полкам – скромные цвета, стандартные сочетания – в чем бы там ни щеголяли остальные манекены.
Пока мы набивали корзину, его лицо на глазах мрачнело.
– Да я лучше голым ходить буду, – проворчал он, держа пару джинсов на отлете, словно ядовитую змею. – Вот в это я, по-твоему, должен одеваться? В деним, как фермер?
– Сейчас все носят джинсы, – попробовал успокоить его я. – Не только фермеры.
Если уж на то пошло, пара хороших джинсов была дико модной по сравнению с тем, во что было одето большинство народу в магазине. Гораций аж побледнел, разглядывая спортивные шорты, карго-брюки с большими карманами, тренировочные и пижамные штаны, в которых разгуливали рядом посетители шопинг-молла.
Джинсы упали на пол.
– О, нет, – прошептал он. – О, нет, нет.
– Да в чем дело-то? – рассердился Енох. – Их мода не соответствует твоим высоким стандартам?
– Да ну их, стандарты. А как же приличия? Где самоуважение?
Мимо прошел мужчина в камуфляжных штанах, оранжевых шлепанцах и футболке с Губкой Бобом с отрезанными рукавами.
Я подумал, что Гораций разрыдается.
Пока он оплакивал закат цивилизации, мы потихоньку набрали одежды для всех остальных.
Свинцовые ботинки, которые обычно носила Оливия, выглядели как из гардероба Франкенштейна (вернее, его чудовища), так что она выбрала себе новую обувь – на пару размеров больше, чтобы можно было напихать грузов на свободное место.
Я строго настоял, чтобы на кассе, пока нам считывали этикетки, дети вели себя тише воды ниже травы. Впрочем, они молчали и дальше, шагая следом за мной через молл к выходу, а потом через паркинг к нашей машине. Руки их были перегружены пакетами, а мозг – новыми впечатлениями.
* * *
Вернувшись домой, мы обнаружили, что все ушли в Акр на всю вторую половину дня – что-то насчет собраний по профориентации, как сообщила нам записка от мисс Сапсан. Эмма, согласно этой же записке, осталась дома, но я очень долго не мог ее найти. Наконец, я услышал свист в гостевой ванной на втором этаже.
Я постучал.
– Это Джейкоб. У тебя там все хорошо?
Слабый красный свет мерцал под дверью.
– Секунду! – крикнула она.
Послышалась возня, вспыхнул верхний свет, и дверь отворилась.
– Ну, что, он позвонил? – жадно спросила она.
– Пока нет. Что у тебя тут происходит?
Я заглянул ей через плечо в маленькую ванную. Повсюду виднелось разное фотооборудование: металлические канистры выстроились на туалетном бачке, пластмассовые поддоны – вокруг раковины, фотоувеличитель громоздился на полу. Я поморщился от запаха химикалий.
– Ты же не против, если я превращу туалет в темную комнату, правда? – смущенно спросила Эмма. – Ну, потому что я уже это сделала.
У нас все равно было еще две ванных, так что я сказал, что не против. Места тут было мало, так что мне пришлось вжаться в угол. Эмма действовала уверенно, но неторопливо, и одновременно болтала со мной. Хоть она и утверждала, что совсем новичок в этом деле, все ее движения говорили об обратном – как будто она уже сто раз все это делала.
– Я знаю, это такое клише, – она сидела на корточках спиной ко мне, выставляя регуляторы на увеличителе. – Странный фотолюбитель.
– А это клише?
– Ха-ха, очень смешно. Думаю, ты заметил, что у каждой имбрины есть свой альбом со снимками, а в правительстве – целое министерство, которое нас фотографирует и составляет каталоги. Каждый третий странный полагает себя непризнанным гением фотографии… хотя большинство даже собственные ноги сфотографировать не в состоянии. Ну-ка, помоги мне вот с этим.
Она засунула ладони под один край увеличителя, а я – под другой (он оказался на удивление тяжелым), и мы вместе водрузили его на доску, которую она положила поперек ванны.
– И почему это так? – до сих пор я об этом не задумывался, но в целом это довольно странно: зачем бы людям, проживающим снова и снова один и тот же день, еще и фиксировать его на пленке?
– Нормальные люди веками пытались нас извести. Думаю, фотография – это такой способ привязать себя к месту. Доказать, что мы здесь были, и что мы – совсем не монстры, которых они из нас сделали.
– Да, – кивнул я. – Вполне логично.
