– Есть множество причин, по которым странные с одним и тем же даром могут сбиваться вместе, – сказал Миллард. – Я, например, знаю несколько невидимых общин.
– О, – сказала Бронвин. – А я-то думала, это незаконно.
– Размежевание по талантам не поощряется кодексом имбрин, так как способствует клановому мышлению и ненужным конфликтам, – сказал Миллард. – А вот что строго запрещено, так это закрытые петли, в которых разрешается жить только странным одного типа, а всех остальных изгоняют.
– Это все, конечно, прекрасно, – заметил Элмер, – но имбрин у нас тут почти не осталось. Так что на их кодексах далеко не уедешь.
– Но почему их почти не осталось? – спросила Бронвин. – Куда они все подевались? Никто так и не смог нам этого объяснить, и я уже, честно говоря, начинаю заводиться.
– Здесь всегда так было, сколько мы себя помним, – пожал плечами Реджи.
– Но кое-кто помнит и другое, – раздался голос позади нас.
Я обернулся и увидел ту самую старую леди с повязкой на глазу. Она ковыляла к столу.
– Вижу, вы решили начать без меня.
– Простите, мисс Энни, – сказала Ферн.
– Никакого уважения к старшим, – проворчала она, однако судя по тому, что все сидевшие за столом дружно поднялись, чтобы приветствовать ее, к ней относились с большим почтением.
Мы последовали общему примеру и тоже встали. Ферн даже вскочила и проводила мисс Энни к ее месту во главе стола. Добравшись до него, мисс Энни ухватилась за край столешницы и медленно опустилась в приготовленное для нее кресло. Только после этого все снова сели.
– Стало быть, вы хотите знать, как мы дошли до такой жизни. – Голос у нее был такой густой, что слова, которые она произносила, были похожи на пузыри, поднимавшиеся со дна медленной илистой реки. – И что случилось с нашими имбринами.
Мисс Энни сложила руки на столе. Все замолчали.
– Они были сердцем нашего общества, точно так же, как ваши – у вас. Корни их падения уходят в далекое прошлое. В те времена, когда британцы, французы, испанцы и местные жители еще сражались друг с другом за то, кому принадлежит эта страна. Это было еще до того, как люди начали драться за право владеть другими людьми.
– Мисс Энни стара, как сама земля, – прошептала мне на ухо Ферн. – Она наверняка все это сама видела.
– Мне всего сто шестьдесят три года или около того, – сказала мисс Энни. – И у меня все еще есть уши, Ферн Майо.
– Да, мисс Энни, – и Ферн уставилась в свою в тарелку с картошкой.
– Некоторые из вас – не отсюда. – Она посмотрела на моих друзей. – Так что ваше неведение не удивительно. Но эта нация возникла на краденом труде черных и на краденой земле индейцев. Полторы сотни лет назад южная часть страны была одним из богатейших мест во всем мире, и большая часть этого богатства измерялась не в хлопке, не в золоте и не в нефти, а в порабощенных людях.
Она замолчала, дожидаясь, когда произнесенные слова упадут на дно. Эмме, кажется, было нехорошо. Бронвин и Енох сидели, опустив глаза. Я пытался освоиться с этой мыслью: непобедимое официальное зло, безмерное, пожирающее одно поколение за другим. Деды, родители, дети и дети их детей. Это было слишком, чересчур, это было не по силам никакому воображению.
– Все эти деньги, все это богатство, – продолжила мисс Энни, – зависели только от одного: от способности одних людей подчинять и контролировать других. А теперь представьте себе: что получится, если в эту систему попадет кто-то со странными способностями.
– Начнется настоящий ад, – подал голос Элмер.
– Те, кто у власти, будут насмерть перепуганы, – сказала мисс Энни. – Да-да, только представьте: человек день-деньской собирает хлопок. Таков его удел, он приговорен к нему пожизненно. Но в один прекрасный день у него (вообще-то у нее; это совсем молодая девушка) вдруг проявляется странный дар. Ни много ни мало – умение летать.
С этими словами она подняла глаза к небу и широко раскинула руки. Образ был так ясен, что я невольно задумался, уж не о себе ли она говорит.
– Что бы ты сделала, – взгляд мисс Энни остановился на Бронвин, – если бы была этой девушкой?
– Я бы улетела, – сказала та. – Ой, нет – я бы подождала до ночи, помогла бы остальным бежать и тогда улетела.
– А если бы у тебя был дар превращать день в ночь? Или человека в осла?
– Я бы устроила ночь посреди дня, – вставила Джун. – А надсмотрщика сделала ослом.
– Теперь вы понимаете, почему они так нас боялись, – заключила мисс Энни.
Ее руки снова опустились на стол, голос стал тише.
– Нас всегда было мало. Странность – явление редкое. Но даже этих немногих власти боялись так, что готовы были платить гадалкам, знахарям и изгоняющим дьявола, лишь бы только отличить нас от нормальных. Они выдумывали сказки и лживые истории о том, что странные – дети Сатаны, пытались заставить нас доносить на своих. Они убивали даже тех, кто просто знал кого-то из странных! Кто просто ненароком произнес это слово! И угадайте, кого они боялись больше всего?
– Имбрин, – сказал Пол.
– Верно, – согласилась мисс Энни. – Наших имбрин. Тех, кто создавал для нас убежища. Такие, которые обычным людям не найти, куда они не могли проникнуть. Только это помогло нам выжить. О, да, имбрин они ненавидели больше всего.
– То есть эти нормальные знали об имбринах? – не поверила Эмма. – Они знали, что это такое?
– Они постарались все как следует разузнать, – сказала мисс Энни. – Теперь это было их дело. Странные угрожали их экономике, образу жизни, самим основам их подлого общества, и рабовладельцы принялись строить против нас козни, да так, как не пришло бы в голову нормальным в других частях света. Они создали тайную организацию, целью которой было искоренение нашего рода, уничтожение петель, но в первую очередь – истребление всех имбрин. Это были безжалостные, неутомимые и совершенно одержимые люди. Настолько, что организация продолжала существовать и после распада Конфедерации, и даже после окончания Реконструкции. Нам был нанесен тяжелый урон. Когда я была ребенком, в 1860-х, у нас вечно не хватало имбрин. Их было слишком мало, им постоянно грозила опасность. На каждой из них висело по четыре-пять петель. Свою имбрину мы едва видели. А потом, кажется, и она пропала. Остались только полуимбрины и хранители петель – функционеры, наемные служащие – не лидеры. И когда исчезло влияние имбрин, странные люди этой страны постепенно стали разобщенными и перестали доверять друг другу.
Что-то промелькнуло у меня в голове… забегаловка в 1965-м…
– А в петлях тогда была сегрегация? По расовому признаку?
– Еще бы, – сказала мисс Энни. – Если люди странные, это еще не значит, что они не расисты. Наши петли – не какая-нибудь утопия, мальчик. Во многих отношениях это просто отражение существующего снаружи общества.
