Миллард хихикнул, катая в ладонях жирную от масла гранату.
– Тут и правда получишь куда больше, чем ожидаешь!
* * *
Я вел одной рукой, а в другой держал бургер. Мои друзья тоже отдали должное ужину. Их юные организмы, впервые за много лет двигавшиеся во времени вперед, то и дело испытывали ужасный голод. Наевшись, они сразу крепко заснули – все, кроме Эммы, сидевшей рядом со мной, на пассажирском сиденье. Она сказала, что не хочет спать, если я не могу себе этого позволить.
Мы молчали почти целый час. Я тихонько крутил настройку радио, она смотрела, как за окнами проносится темный ночной мир. Мы уже проехали половину Вирджинии, когда на небе появилась бледная серая заря. Молчание все так же лежало между нами – словно камень в груди. Последние полсотни миль я непрерывно разговаривал с ней – у себя в голове, и, наконец, понял, что больше так не могу.
– Нам надо…
– Джейкоб, я…
За все это время никто из нас не проронил ни слова, а тут оба решили заговорить одновременно. Мы посмотрели друг на друга, пораженные этой синхронностью.
– Ты первая, – сказал я.
– Нет, ты, – возразила она.
Я посмотрел в заднее зеркало: Бронвин и Енох преспокойно спали. Енох негромко храпел.
– Ты до сих пор его любишь.
Я вообще-то не хотел быть таким тупым и прямолинейным, но слова пришлось подбирать так долго, что теперь они вязли в зубах.
– Ты до сих пор с ним не закончила. И это нечестно по отношению ко мне.
Она потрясенно посмотрела на меня, ее губы превратились в тонкую линию. Она будто боялась сказать что-то…
– Всякий раз, когда кто-то произносит его имя, – продолжал я, – ты дергаешься. С тех пор как мы узнали, что одним из его напарников была девушка, твои мысли где-то далеко. Ты ведешь себя так, словно он тебя обманул. И не многие годы назад, а сейчас.
– Ты не понимаешь, – тихо сказала она. – Да и не смог бы.
Моему лицу стало горячо. Я-то хотел всего лишь услышать, что да, она ведет себя странно… ну, и еще извинения. Но наша беседа уже свернула куда-то совсем в другую сторону. Куда более неприятную.
– Я пытаюсь понять, – продолжил я. – Заставляю себя не обращать внимания, не быть таким чувствительным, предоставить тебе свободу, чтобы ты могла справиться со всем этим. Но нам все-таки нужно поговорить.
– Вряд ли ты захочешь узнать, что я на самом деле думаю.
– Если мы не поговорим, то так с этим и не разберемся.
Она опустила взгляд. Мы проезжали мимо какой-то фабрики, над ее трубами тянулись хвосты дыма.
– Ты когда-нибудь любил кого-то так, чтобы тебе от этого было плохо? – спросила она наконец.
– Я тебя люблю, – ответил я. – Но мне от этого не плохо.
Она кивнула.
– Я очень рада. Надеюсь, ты никогда не будешь чувствовать ничего подобного… потому что это ужасно.
– А тебе такие чувства знакомы? – спросил я.
Она кивнула.
– Да, это то, что я испытывала к Эйбу. Особенно после того, как он ушел.
– Гм.
Я постарался остаться невозмутимым, но на самом деле мне было больно.
– Это было очень скверно. Несколько лет я была как будто одержима. Думаю, и он тоже, в самом начале. Но у него все прошло. А у меня все стало только хуже.
– Почему?
– Потому что я была заперта в ловушке, в нашей петле, а он нет. Когда годами сидишь вот так, мир становится очень маленьким. Это не здорово для разума… и для души тоже. Маленькие проблемы начинают казаться огромными. И тоска по другому человеку, которая в иных обстоятельствах могла бы пройти за несколько месяцев, становится… всепоглощающей. Одно время я даже собиралась сбежать и отправиться к нему, в Америку, хотя это и было бы для меня смертельно опасно.
Я попытался представить, каково тогда было Эмме. Сидишь одна, чахнешь, живешь от письма до письма, а они приходят все реже, и внешний мир постепенно превращается в смутную фантазию.
За фабрикой потянулись поля. В утреннем тумане лошади жевали траву.
– Почему же ты не сбежала? – спросил я.
Эмма явно была не из тех девушек, что стараются избежать трудностей, особенно если речь идет о том, кого ты любишь.
– Я испугалась. Вдруг он будет не так счастлив меня видеть, как я его, – сказала она. – Меня это просто убило бы. К тому же я просто променяла бы одну петлю на другую, одну тюрьму на другую. Эйб-то не был привязан ни к какой петле. Мне пришлось бы найти какую-нибудь петлю поближе к нему и жить там, как птица в клетке, и ждать, когда у него найдется время и он сможет меня навестить. Я не готова к такому – быть женой капитана дальнего плавания. Каждый день смотреть на море, бояться и ждать. Я из тех, кто сам странствует.
– Но сейчас ты как раз путешествуешь, – сказал я. – И ты со мной. Так почему же ты до сих пор цепляешься за моего деда?
Она печально покачала головой.
– У тебя это все так просто выходит. Но, поверь, не так-то просто избавиться от чувств, которые испытывал последние пятьдесят лет. Пятьдесят лет тоски, боли и гнева.
– Да, ты права. Я не могу этого представить. Но я думал, что мы оставили все это позади. Что мы уже все проговорили.
– Да, – сказала она. – Я тоже думала, что с этим покончено. Я не сказала бы тебе того… что сказала, если бы так не думала. Но я… я не знала, насколько эта поездка меня вывернет наизнанку. Все, что мы делаем, все места, куда приезжаем… Как будто его призрак прячется за каждым углом. И старая рана (а я была уверена, что она закрылась!) открывается снова и снова – и кровоточит.
– Ради бога! – донесся сзади голос Еноха. – Может, вы двое уже порвете, наконец, ваши никчемные отношения и дадите поспать?
– Тебе давно уже полагалось спать! – рявкнула Эмма.
– Уснешь с вами под всю эту сентиментальную трескотню!
– Никакие отношения мы не рвем! – возмутился я.
– Да ну? А похоже, что так!
Эммы швырнула в него скомканный пакет из-под картошки.
– Да заткнись ты уже!
Енох насмешливо фыркнул и закрыл глаза. Может, заснул, а может, и нет. Но говорить по душам нам уже расхотелось. И мы просто поехали дальше. Я молча протянул Эмме руку, и она взяла ее. Наши пальцы неловко и крепко переплелись под рычагом переключения передач, словно мы оба боялись отпустить друг друга.
Сказанное Эммой вертелось у меня в голове. Часть меня была благодарна ей за откровенность, но другая часть жалела, что она вообще открыла рот. Внутри меня и так всегда жил тихий голосок, принимавшийся шептать в особо темные минуты: ЕГО она любила больше. До сих пор мне всегда удавалось заткнуть его, загнать подальше. Но теперь Эмма вручила ему мегафон. И я никогда не смогу признаться ей в этом, потому что тогда она узнает, что я давно уже испытываю этот мелкий страх, что я уязвим, и проклятый голосок станет только громче. Поэтому я просто сжал ее руку и продолжал вести машину.
