– Ну, конечно! – сейчас же ответила она.
Мы выскользнули в коридор и двинулись вверх по лестнице.
Откуда-то из гостевых спален плыл голос мисс Сапсан: она пела тихую и печальную колыбельную. Как и все странные колыбельные, она была длинной и горестной – эта представляла собой сагу о девочке, единственными друзьями которой были призраки. Это означало, что у нас есть по меньшей мере несколько минут, пока мисс Эс не отправится на поиски Эммы.
– У меня тут страшный бардак, – предупредил я гостью.
– Я спала в общей спальне с двумя дюжинами девочек, – отважно возразила она. – Меня не так-то легко удивить.
Мы кинулись вверх по лестнице и дальше, ко мне. Я щелкнул выключателем. У Эммы отвалилась челюсть.
– Это что такое?
– А, – сказал я. – Ну да.
Наверное, это была ошибка. На объяснение, «что это такое», как раз уйдет то немногое время, что осталось у нас на поцелуи. Дело в том, что я собирал… нет, не барахло. Я собирал коллекции. И у меня их было очень много. Книжные полки занимали все стены, а коллекции занимали все книжные полки. Барахольщиком я бы себя не назвал – и скопидомом тоже, – но собирание всяких вещей помогало мне справиться с одиночеством еще в детстве. Когда твоему лучшему другу семьдесят пять и он твой дедушка, поневоле привыкаешь заниматься тем же, чем занимаются дедушки. У нас это были гаражные распродажи – каждую субботу, по утрам. (Дедушка Портман, конечно, был героем войны и охотником на пустóт, но мало что в жизни вдохновляло его так, как возможность от души поторговаться.) На каждой распродаже мне позволялось выбрать себе одну вещь стоимостью меньше пятидесяти центов. Умножьте это на несколько распродаж за уик-энд, и поймете, каким образом мне примерно за десять лет удалось скопить дикое количество старых пластинок, грошовых детективов с глупыми обложками, бейсбольных карточек (хотя бейсбол как спорт мне был совершенно не интересен), журналов с комиксами и всяких прочих штук, с объективной точки зрения представлявших собой мусор, но, тем не менее, аккуратно расставленных на полках, словно какие-то сокровища. Родители часто просили меня проредить коллекции и выкинуть большую часть барахла на помойку, и я даже предпринял несколько вялых попыток, но далеко не продвинулся. Весь остальной дом был такой большой, современный и безликий, что у меня развилось что-то вроде фобии пустых пространств. Поэтому единственную комнату, над которой у меня была хоть какая-то власть, я набивал до отказа. Кстати, не считая переполненных полок, одна стена в ней от пола до потолка была оклеена картами, а другая – старыми пластинками прямо в конвертах.
– Ух ты! Здесь явно любят музыку!
Эмма подошла к стене – как раз к той, которая была покрыта пластинками, словно рыба – чешуей. Мне как-то вдруг сразу разонравился этот эксцентричный декор.
– А где ее не любят? – буркнул я.
– Но не каждый же оклеивает музыкой стены!
– Я в основном люблю всякое старье.
– Я тоже! – отозвалась она. – Мне не нравятся эти новые группы с громкими гитарами и длинными волосами.
Она посмотрела на «Битлз» и сморщила нос.
– Эта вышла… сколько-сколько? Пятьдесят лет назад?
– Ну да, я же говорю: старье. Но ты никогда не говорила, что так уж любишь музыку.
Она прошлась вдоль стены, ведя рукой по конвертам, внимательно разглядывая обложки.
– Я столько о тебе не знаю… но хочу узнать.
– Понимаю, о чем ты, – сказал я. – Мы в чем-то очень хорошо друг друга знаем, а в чем-то – как будто только что познакомились.
– Вообще-то мы были очень заняты, – усмехнулась она. – Пытались не погибнуть, спасали имбрин и все такое. Зато сейчас у нас появилось время для себя.
У нас есть время… Всякий раз при этих словах электрический разряд новых возможностей кольцами расходился у меня в груди.
– Поставь мне что-нибудь, – Эмма кивнула на стену. – Любую, какая тебе больше нравится.
– Даже не знаю, есть ли у меня любимая, – с сомнением протянул я. – Их так много…
– Я хочу потанцевать с тобой. Поставь ту, под которую хорошо танцевать.
Она улыбнулась и стала дальше рассматривать комнату. Я подумал немного, потом взял «Harvest Moon» Нила Янга. Вынул из конверта, поставил на вертушку и аккуратно поместил иголку в бороздку между третьей и четвертой песней. Раздался теплый треск, и заиграл заглавный трек альбома, такой томительный и нежный. Я надеялся, что Эмма придет ко мне, на середину комнаты, где я немного раскидал вещи, чтобы можно было потанцевать, но она вместо этого подошла к стене с картами. Там были слои и слои карт – карты мира и городов, схемы метро, складные карты из старых выпусков «Нэшнл Джиографик».
– Это просто удивительно, Джейкоб!
– Я часто представлял себе, что нахожусь не здесь, а где-то еще… – сказал я.
– Я тоже, – сказала она.
Эмма подошла к стоявшей у стены и застеленной одеялом кровати и взобралась на нее, чтобы получше рассмотреть карты.
– Иногда я вспоминаю, что тебе всего шестнадцать, – сказала она. – Ну, то есть на самом деле шестнадцать. У меня от этого голова пополам раскалывается.
И она с удивлением посмотрела на меня.
– Почему ты это сказала?
– Не знаю. Это просто странно. Ты не выглядишь всего на шестнадцать.
– А ты не выглядишь на девяносто восемь.
– Мне всего восемьдесят восемь!
– Ладно. На восемьдесят восемь ты выглядишь.
Она засмеялась и покачала головой, потом снова посмотрела на стену.
– Иди сюда, – сказал я. – Потанцуй со мной.
Она, кажется, не услышала – как раз дошла до самой старой части экспозиции, которую мы сделали еще с дедушкой, когда мне было лет восемь или девять. Все карты здесь были нарисованы – на чем попало, от миллиметровки до картона. Множество летних дней мы с ним провели за этим занятием: изобретали картографические символы, изображали странных созданий на полях, а бывало, что и переделывали вполне реальные ландшафты, рисуя поверх свои собственные, выдуманные. Когда до меня дошло, на что она смотрит, мое сердце упало.
– Это же почерк Эйба? – спросила она.
– Мы вместе делали разные штуки. Он был моим лучшим другом.
– Моим тоже, – кивнула она.
Ее палец скользнул по написанным им словам – озеро Окичоби, – а потом она отвернулась и слезла с кровати.
– Но это было очень давно.
Она подошла ко мне, взяла меня за обе руки и уткнулась мне головой в плечо. Мы начали мерно раскачиваться под музыку.
– Прости, – сказала она. – Это застало меня немножко врасплох.
– Все в порядке. Вы так долго были вместе. А теперь ты здесь…
