– Гутен морген, ваше сиятельство, – проворковала Лизхен, обворожительно улыбаясь, – рада видеть вас в добром здравии.
– И тебе здоровья, госпожа Лямкина, – пробурчал в ответ Лыков.
– Не правда ли, любезный князь, погода нынче стоит великолепная!
– Грех жаловаться, Лизавета Федоровна, дает Господь погожих денечков.
– Как здоровье светлейшей княгини?
– Премного благодарны за участие, а Анастасия Никитична в добром здравии.
Борис Михайлович еще некоторое время обменивался любезностями с фрау Лямке, пока она наконец не перешла к делу:
– Любезный князь, мне, право же, очень неловко беспокоить вас по такому пустяку, но я с прискорбием вынуждена напомнить вашей милости, что срок выплат истек…
– Да помню я, Лизавета Федоровна, и переживаю безмерно, что таковая оказия случилась, только и ты меня пойми. Пора-то военная, поиздержался я, ратных людей снаряжая. Уж не взыщи, а только я сам к тебе собирался – отсрочки просить.
– О, прекрасно понимаю вас, князь, и со своей стороны готова на любую отсрочку, чтобы только быть полезной такому важному господину, как ваше сиятельство. Однако хочу заметить, что деньги, одолженные вашей милости, принадлежат не только мне…
– Ничего, подождут твои немцы.
– Вы, несомненно, правы, князь… точнее, были бы правы, если бы эти средства действительно принадлежали жителям Кукуя. Увы, но боюсь, что вы ошибаетесь в этом вопросе, и я, как бы мне это ни было неприятно, должна повторить нижайшую просьбу о погашении кредита. Поскольку особы, являющиеся собственниками этих средств, совершенно не отличаются терпением.
– Это какие же такие особы? – хмыкнул боярин.
– Увы, мой господин, не все имена прилично называть вслух, особенно в таком низменном деле как ростовщичество. Однако неужели вы и впрямь думаете, что скромная трактирщица могла одолжить такую сумму из своих средств? Наш добрый кайзер скоро вернется, и вряд ли ему будет приятно узнать о случившемся между нами недоразумении.
– Оно так, – не стал перечить Лыков, – да только когда еще он вернется-то? Глядишь, к тому времени я денег и раздобуду. Из вотчин моих вести вполне благоприятные, овсы вот уродились на славу…
– Недобрые вести с войны? – спросила Лизхен, поняв, куда клонит князь.
– Недобрые, – подтвердил Борис Михайлович, – прибыли ратники из-под Можайска, сказывают – побили нас там.
– Сильно побили?
– Да пес их разберет! Одни сказывают, что совсем погибель царскому войску пришла, другие и вовсе молчат да Богу молятся…
– До Можайска всего сто верст, – задумчиво заметила маркитантка, – если бы поражение было столь велико, это было бы уже известно…
– Да и так известно, просто до вашей слободы не дошло еще. Конечно, про то, что все войско погибло, князь Пронский врет. Не может такого быть! Однако урон, видать, понесли немалый.
– Князь Петр Пронский?
– Ага, он самый. А что, он тебе и… той персоне многозначительной – тоже задолжать успел?
– Нет, ваше сиятельство, с князем Пронским мне вести дела не доводилось.
– Ну и славно, а то ненадежный он человек.
– Благодарю за совет.
– Не за что, Лизавета Федоровна! И это… ты бы, голубушка, сидела бы пока в Кукуе… народишко в последнее время какой-то злой в Москве, далеко ли до греха. Уж мы в думе велели стрелецкому голове Максимову караулы перед вашей слободой усилить. Там безопасно будет.
– Вы думаете, может дойти до…
– Береженого Бог бережет, госпожа Лямкина.
– И то верно. Что же, загостилась я тут у вас, любезный князь. По здравому рассуждению, я подумала, что деньгам лучше пока побыть у вашей милости. А как все кругом успокоится…
– Тогда и рассчитаемся, – закончил за нее боярин.
Проводив Лизхен к карете, Борис Михайлович вернулся в терем и едва не налетел на притаившегося за дверью Телятевского.
– Ишь ты, царскую суку ровно царицу уже сразу во дворе встречаешь… – почти прошипел он.
– Для того чтобы тебя или кого из твоих людей ненароком не увидели, – парировал боярин.
– Хитер ты, князь, – продолжал, не слушая его, дворянин, – у Лизки Лямкиной денег занять – на то, чтобы ее же и…
– Молчи, дурень! – строго прервал его Лыков.
– Я-то, может, и дурень, а только и ты того и гляди сам себя перехитришь!
– О чем ты?
– Сам, поди, знаешь… Сколько еще ждать можно?
– Сколько скажу, столько и будешь ждать!
– Мочи нет уже ждать! Того и гляди либо романовские ищейки схватят, либо Мелентий сыщет.
– Либо Михальский, – подлил масла в огонь боярин.
– Что ты с меня жилы тянешь, – взвыл Телятевский, – бунтовать надо! Королевичу Владиславу царством московским поклониться…
– А если Ванька Мекленбургский верх возьмет?
– Как возьмет?
– Эх, кулёма! Кабы ты больше в походы ходил, а не по костромским лесам разбойничал, так знал бы, что с Петьки Пронского воевода – как с дерьма пуля! Что его ляхи побили – так в этом ничего удивительного и нет, а вот что они государя так же одолели… ой, врет князенька.
– Ишь ты как заговорил… – изменившимся тоном прошептал опальный дворянин, – только что Ванька был, а то вдруг государем стал!
– А ты донеси на меня, – насмешливо посоветовал ему Лыков.
– Если поймают – молчать не стану! – огрызнулся тот.
– Ну и дурень, меня ты все одно не потопишь, а я тебя выручить тогда уж точно не смогу.
– А что, коли молчать буду, выручишь?
– Выручу! – твердо пообещал боярин. – В самом худом случае в Сибирь поедешь. Повоеводствуешь в городках тамошних. Людишек там мало и все тати, как на подбор, не хуже тебя.
– Не простят меня, – замотал головой Телятевский, – точно знаю.
– Мелентия боишься? Правильно делаешь, только хвор он, не сегодня, так завтра Господь приберет, а без него кто подтвердит, что ты на него напал?
– Ладно, – махнул рукой дворянин и, сгорбившись, пошел к выходу.
У дверей он обернулся и, изобразив поклон в сторону хозяина дома, тут же вышел вон. Но едва оставшись один, выпрямился, и в глазах его сверкнул неукротимый огонь.
– Хитришь, князь… – прошипел он, – и вашим и нашим хочешь хорошим быть. Да только не бывает эдак. Попомнишь меня ужо!
Боярин, проводив взглядом своего гостя и ответив легким кивком на поклон, тут же встал и направился в горницу племянника Дмитрия. Княжич в последнее время ходил мрачный, на вопросы отвечал односложно и постоянно о чем-то напряженно думал. При виде дяди он вскочил, почтительно поклонился, но хмурое выражение лица его не изменилось.
