– Пистолей, турецких, добрых – двадцать три…
– Погоди, – прервал их Вельяминов, – не надо их писать. У рейтар оружия не хватает, а тут – такое добро!
– А у солдат начальных людей чем вооружать будем? – попробовал возразить московский дворянин.
– Сами себе сыщут!
– Так, может, и кормов им давать не станем, а раздадим мушкеты да протазаны – глядишь, и проживут?.. – усмехнулся тот.
– Пошути мне тут… – беззлобно отозвался окольничий и обернулся к двери: – Кого там нелегкая принесла?
– Я, господине, – поклонился, входя, парень, – подьячий Первушка Анциферов, принес росписи.
– Ну давай, раз принес.
Квашнин принял бумагу и, мельком глянув на нее, сунул писцу. Тот отставил перо и чернильницу, развернул росписи и принялся нараспев читать:
«По повелению благоверного государя Ивана Федоровича, в белгородском полку поверстано в солдаты триста сорок шесть душ народу разного звания, а по скудости тамошней снарядить их нечем, отчего полковник Негодин бьет челом и просит прислать: мушкетов фитильных…» – не разберу, – пожаловался писец, – уж больно мудрено написано.
– Мушкетов – две сотни, шеломов солдатских – три сотни, пик или бердышей – сотню, да протазанов офицерских или хоть полупик – с полсотни, – тут же по памяти доложил подьячий.
– Ишь ты, запомнил, – не то хваля, не то насмехаясь, протянул московский дворянин, – а прочее?
Первушка тут же перечислил все до последней гривенки, что только что написал в росписи: зелье пороховое, свинец на пули, сукно на кафтаны и кожа для сапог.
– И впрямь изрядно, – отозвался молчавший до сих пор Вельяминов, – не врал дьяк.
– Тебя в приказ Пушкарев устроил? – продолжал расспрашивать Квашнин.
– Верно, – не стал отпираться парень.
– А он тебе что, сват, брат?..
– Нет, сирота я.
– Ты из каких Анциферовых будешь? – неожиданно спросил окольничий.
– Степаном батюшку моего звали, – ответил парень, – он стряпчим был, да сгинул где-то, а матушка в глад померла.
– В стрельцы как попал?
– К посохе прибился, а Анисим Саввич, как узнал, что я грамоте разумен, – к себе взял…
– А я все думаю: где тебя видел? – Неожиданно раздавшийся за спиной голос ввел всех присутствующих в ступор.
– Государь!!!
– Государь, государь… – проворчал я, глядя на вскочивших Вельяминова и Квашнина и бухнувшегося в ноги писца, и спросил у подьячего: – Это ты в лавке у Анисима торговал?
– Было такое, государь, – не стал отпираться поклонившийся с достоинством парень.
– Я же говорю, видел!
– И раньше еще, ваше величество! – вдруг отчаянно выпалил он.
– Это когда же?
– В остроге у Чертопольских ворот.
– Вот как?.. – немного недоверчиво протянул я. – Припоминаю, было там среди посохи два отрока. Один с дурацким лицом…
– Сидорка! – выпалил подьячий. – Ты еще, государь, послу ляшскому предложил того в зад поцеловать.
– Точно, – рассмеялся я, – было дело! Не врешь, значит. А почему в ноги не кинулся, как тот убогий?
– Слышал, не любишь ты этого.
– Есть такое дело, – усмехнулся я, – что еще расскажешь?
– Спрашивай, государь, все скажу без утайки.
Я задумчиво оглядел молодого человека и принялся рассуждать вслух:
– Раз в подьячих служишь, стало быть, грамотный. Слушать умеешь, а услышав – понимать; значит, не дурак. Опять же не трус… а скажи мне, милый друг, чем ты Анисима прогневал, что он тебя со своего двора наладил?
– Как перед святыми говорю, ни в чем я не виноват!.. – горячо заговорил парень.
– А на дочек его не заглядывался? – вдруг грубовато спросил Квашнин.
– Не было такого!
– Ладно, не было так не было, – подытожил я и обернулся к Вельяминову: – А скажи мне, господин министр, какого рожна ты тут со своим товарищем делаешь?
– Так запасы…
– Да вижу я, что запасы… а на дьяков с подьячими в приказах что, мор напал? Некому подсчитать без вас?!
– Ох, государь, не трави душу! – отозвался Никита. – Во всем, за что ни возьмись, нехватка. Послали бы мы с Семеном дьяков – так через час полковые командиры узнают об излишке, того и гляди на куски разорвут!
– Это верно, – вздохнул я, – беда с оружием. Никита, ты знаешь, что у меня допельфастеры
[37] уже ни к черту не годятся?
– Нет, государь, – всполошился тот, – вот горе-то, у нас и мастеров таких нет, чтобы их наладить!
– Дозволь слово молвить, царь-батюшка! – неожиданно выпалил подьячий.
– Ну, молви!
– Знаю я мастера одного…
– Ты что, белены объелся! – громыхнул Вельяминов. – Да ты хоть знаешь, что это за пистолеты и какова им цена?..
– Погоди, – остановил я своего окольничего, – что за мастер?
– Первушка Исаев, из Оружейной палаты.
– Да какой же он мастер? – вмешался Квашнин. – Слыхал я о нем, в подмастерьях у пищальников ходит.
– И до седых волос ходить будет, ибо, чтобы ученика выпустить, мастер должен его инструментом снабдить, а тот немалых денег стоит! – не уступал Анциферов.
– Ладно, – прекратил я спор, – пистолеты все одно не стреляют. Вот тебе первое задание, парень: найдешь мастера, чтобы починил… тогда и посмотрим, на что ты годишься. Зовут-то тебя как?
– Первушка!
– Что, опять Первушка? Крестили-то хоть как?
– Акакием!
– Ох ты, прости господи! Ладно, Первак так Первак.
Поняв, что разговор закончен, Анциферов подхватил тяжелый пистолет и опрометью бросился вон. Я невольно улыбнулся ему вслед: парень, похоже, дельный и старательный. В лепешку расшибется, а порученное выполнит. Надо будет к нему присмотреться, но это потом, а сейчас предстоит разговор с «господами министрами». Кстати, слова такого еще нет, и мои приближенные немного пугаются, когда я их так называю.
– Ну что, Никита Иванович, – спрашиваю я Вельяминова, – к выступлению все готово?
– Все, государь, – кивает окольничий. – Объявлено, что через неделю – большой смотр всему войску. Сразу никто ничего и не подумает, а потом уж поздно будет.
– Ну и славно, а то что-то засиделись мы. Правильно я говорю, Семен?
– На все твоя царская воля, – вздыхает московский дворянин, – а только не маловато ли у нас сил с королевичем воевать?
