– Верно, – загудел кто-то справа от князя, – худородных гнать в шею, житья от них не стало!
– Пушкарева на кол! – раздался голос с другого конца стола.
– Немцев гнать!
– Вельяминову голову срубить! Это он надумал этого иноземца Ивана Мекленбургского нам на шею посадить!
– Тиха! – ощерился Хованский. – Вы его еще не одолели.
– Ничто, дай срок…
– Да я-то дам, а вот он даст ли вам? Сейчас того и гляди ворота распахнутся да ярыги из приказа Ивана Никитича Романова нас всех и похватают.
– А за что? Грамотки у нас той сейчас нет, доказательств никаких не будет… или ты донести захотел? Так мы быстро…
– Не пугай, Борис Михайлович, пуганый я! Доносить не стану, да только скажу, что не получится у вас ничего. Побьют вас царские ратники, как пить дать побьют.
– А мы, как царь Владислав к Москве подойдет, в набат ударим и ворота ему откроем!
– Это другое дело, – задумался князь, – а если не подойдут ляхи к Москве?
– Как это?
– Обыкновенно. Ударит по ним царь, да и побьет всех разом. Он на такие шутки мастер.
– Польское войско в чистом поле не одолеешь!
– Как знать. А что об сем деле святые отцы думают?
– А им на что знать?
– Эх, князь Борис, такой простой вещи и не понимаешь. Без церкви-то и не получится у тебя ничего. А митрополит Сильвестр, сам знаешь, во всем его руку держит. Как же ты в набат ударить собираешься?
– Иона есть.
– Тьфу, ты что, совсем дурак?
– Чего лаешься?
– Меня в ту пору в Москве не было, а и то знаю, что митрополита Иону тогда у воровских казаков люди Ивана Мекленбургского отбили. Ты думаешь, он такое забыл?
– Что с того, нас в ту пору всех могли побить.
– Верно, могли и сейчас могут. Так что пойду я, бояре, бывайте здоровы.
– А…
– А вот как подойдет Владислав к Москве, так и поговорим.
Князь поднялся и, обозначив хозяину и собравшимся легкий поклон, двинулся к выходу.
– Донесет… – прошептал на ухо Лыкову незаметно подошедший Телятевский.
– Нет, не успеет, – покачал головой боярин, – пусть идет покуда.
После ухода Хованского засобирались и остальные гости. Расходились по одному, таясь. В горнице остались только сам Лыков, Телятевский да молодой Щербатов.
– Боятся, сукины дети… – с нескрываемой злобой пробурчал Телятевский.
– А ты разве не боишься? – пожал плечами князь.
– Меня ищут.
– А кто тебе виноват? Уж коли берешься за дело – так делай, а не умеешь, так и не берись. Виданное ли дело – на божьего человека напасть?
– Знал бы ты, кем этот божий человек прежде был!
– А я все знаю. И то, кем он раньше был и чем занимался, когда его царь Ивашка на службу к себе переманил, и даже догадываюсь, за каким делом он его на сей раз посылал. Не знаю только, за каким бесом ты напал на него со своими холопами. Что молчишь-то?
– Не хотел я того.
– Так ясное дело, что не хотел. Ты там со своими татями грибы собирал, а Мелентий ни с того ни с сего семь раз на нож упал.
– Не куражься, боярин, невесело совсем.
– А с чего ты взял, что я веселюсь? Только ты ведь не рассказываешь ничего, вот мне и приходится скоморошить на старости лет.
– Да что тут рассказывать-то… Глупо получилось, на постоялом дворе встретились случайно. Мы уж уезжали, а они только появились. На час бы разминуться, так ничего и не было бы.
– А коли встретились, так непременно убить надо?
– Да вещи мои холопы выносили, а среди них одна приметная была. А этот черт в рясе ее и заметил.
– Так что с того – сказал бы, что купил по случаю или в походе с добычей взял.
– Да кабы он спросил, я бы так и ответил. Но ведь он, идол глазастый, посмотрел просто да и рожу отвернул. А я сразу понял – признал, собачий сын! И теперь не будет мне покоя ни днем, ни ночью.
– Что хоть за вещь?
Телятевский насупился, опасливо поглядел на сидевшего с отсутствующим видом Щербатова, но поняв, что делать нечего, подвинулся вплотную у Лыкову и прошептал несколько слов на ухо. Боярин от услышанного даже руками развел, дескать, ну и сарынь же ты, любезный. Впрочем, пока им было не до выяснения отношений.
– Вот что, мил-человек, иди-ка покуда в людскую да глаза не мозоль. Не надо, чтобы тебя видели.
Дождавшись, когда тот выйдет, Борис Михайлович подошел к замечтавшемуся княжичу. Тот поначалу не обратил на него внимания, но затем понял оплошность и тут же вскочил.
– Чего встрепенулся, Митя, – спросил немного насмешливо боярин, – али сон сладкий видел, да пробудился?
– Нет, князь, не сплю я.
– Уж я вижу.
– Правда не сплю!
– Ладно, дружок, не серчай на старика, если что сказал не так.
– Да что ты, Борис Михайлович, как можно! Я тебя заместо родного батюшки почитаю.
– Это правильно, старших почитать надобно. Ты мне вот что скажи, тебе в кремль скоро ли?
– Да еще сегодня надо было, а я к тебе заехал да загостился…
– Сегодня не надо, сегодня ничего не готово. Да и на воротах тебя не записали.
– Как так?
– Да так, в чем-то царь Ивашка прост до дурости, а в чем-то хитер, аки змей. Это же надо догадаться, на всех воротах подьячих поставить да всех, кто въезжает да отъезжает – записывать. И не только бояр набольших, но и всякого рода людишек. Телятевский вот на этом и погорел: ему бы, дураку, круг дать, да с другой стороны в Москву и въехать. И кто бы тогда знал, что он поблизости от того места был, где на Мелентия напали?
– А кто этот Мелентий?
– Да так, человек божий. До пострига, правда, рати в бой водил, да и иными делами занимался, а потом, когда жарко стало, от мира ушел, в иночестве схоронился. Хитер, нечего сказать.
– А меня почему не записали? – вспомнил княжич.
– Да потому, что ты со мной был, а за моими холопами тебя и не заприметили. Но то ладно, завтра свою грамоту в кремль доставишь.
– Это что, сегодня и погулять можно?
– Я тебе погуляю! Еще, чего доброго, на Панина набредешь, он как раз рядом рыщет.
– Ищет кого?
– Да вот его и ищет, – хмыкнул боярин, показав глазами на дверь, в которую вышел Телятевский.
– Борис Михайлович…
– Что тебе?
– А отчего ты царя Ивашкой кличешь?
– А кто он, Митя? Какой с него царь? Ни благолепия в нем византийского, ни стати царской. То на коне скачет, то в Кукуй к своей курве немецкой бегает. То школы свои бесовские выдумывает, то из пушек палит. Разве таковые цари бывают? Да и крови в нем Рюриковой нет.
