Когда войска, наконец, остановились для привала, девушка была на грани обморока. Кое-как соскользнув с седла, она сделала несколько шагов и в изнеможении опустилась на траву. По-прежнему окружавшие ее русские ратники продолжали смотреть на нее с подозрением, как будто опасались какого-то злого умысла, но у нее уже не было сил обижаться.
– Вы голодны? – раздался негромкий голос совсем рядом.
Агнешка хотела было гордо отказаться от подачки, но смогла лишь измученно кивнуть. Человек, спросивший, хочет ли она есть, тут же сунул ей в руки кувшин с парным молоком и краюху хлеба. Господи, ей приходилось бывать на пирах у королевича и самых знатных магнатов Речи Посполитой, но никогда она не ела ничего более вкусного!.. Ожесточенно вгрызаясь в черствый хлеб и жадно запивая его молоком, девушка мгновенно, как ей показалось, покончила с предложенной ей пищей. Закончив есть, она подняла глаза и увидела, что Иоганн все это время внимательно наблюдал за ней. Внезапно Агнешке стало ужасно стыдно, что она ведет себя при нем как последняя мужичка. Однако в глазах герцога не было ни малейшей насмешки, а скорее сочувствие.
– Прошу простить меня за проявленную невнимательность, – мягко сказал я ей. – В походе мы обходимся самой простой пищей, которая была бы слишком груба для вас. Но скоро будет готов ужин, и я прошу вас оказать мне честь…
Девушка рассеянно слушала, что он говорил, не слишком понимая смысл слов; очевидно, надо было что-то ответить, и она собралась с силами, но покачнулась и, так ничего и не сказав, растянулась на земле.
– Сомлела девка, – сочувственно прогудел Вельяминов, – умаялась.
– Не похоже, – покачал я головой в ответ, – где О’Коннор? Кажется, у нее обморок.
– Известно где, раненых пользует.
– Он ведь не один? Пусть хоть помощника какого пришлет…
Похоже, у Никиты на этот счет было свое мнение, но перечить он не стал и послал одного из свитских за лекарем.
– Возможно, это от голода, – заметил Михальский, – вполне вероятно, что утром она не успела поесть.
– Ты бы еще дольше молоко искал, – пробурчал я в ответ, – она бы точно окочурилась. Не вяленой же кониной ее кормить было?
– Я не пастух, чтобы коров искать, – пожал плечами Корнилий, – тем более для нее.
– А кто же тогда так расстарался?
– Известно кто, – усмехнулся Вельяминов, – Савка Протасов все окрестности обшарил, покуда нашел.
– Слушай, вот как у нее это получается? – покачал я головой. – Он же ее в первый раз в жизни увидел! Болик тогда тоже так, глянул раз – и пропал.
– Таковы уж польские девушки, – грустно усмехнулся Михальский, – если ранят мужчину в сердце, так нет от такой раны спасения. Только время.
– Да она тогда дите совсем была. Красивая девочка, конечно, но ведь не более…
– Так и Болеслав твой еще совсем мальчишка был в ту пору, – прогудел Никита, – а сейчас, гляди, справная девка! Недаром при королевиче состояла.
– Н-да, ситуация… надо бы как-то намекнуть про это Протасову-то…
– Лучше его матери: она, конечно, и так благословение на брак с латинянкой не дала бы, но лишним не будет. А сам-то еще вдруг взбрыкнет, по молодости лет…
Пока мы так беседовали, появился наш эскулап в забрызганном кровью кожаном фартуке и в сопровождении ученика, тащившего сумку с инструментами. Изобразив поклон в мою сторону, он наклонился над девушкой и, взяв ее за запястье, принялся считать пульс. Затем, расстегнув кунтуш и завязки на рубашке, приставил к ее груди ухо и попытался прослушать.
– Говорите, Пьер: что с нашей очаровательной пленницей? – спросил я доктора, когда он закончил осмотр.
– Ничего особенного, сир, обычное переутомление, вызвавшее упадок сил и нервное расстройство, крайне негативно сказавшееся на самочувствии мадемуазель. Как ни крути, а сражение – не самое подобающее зрелище для женских глаз.
– Не могу не согласиться. Кстати, а ты чего так перепачкан, много раненых?
– Немало, сир, но дело не только в этом. К сожалению, многие русские боятся меня больше, чем своих ран. К примеру, один из рейтар вместо того чтобы показаться мне, присыпал свою рану землей. Сейчас она распухла, почернела, а сам он то и дело впадает в беспамятство. Но при всем этом всячески отказывается от операции, и, говоря по совести, я даже немного рад этому.
– Вот как?
– Посудите сами: не дав вовремя оказать себе помощь, он практически обрек себя на смерть, и даже если б согласился на нее сейчас, шансов прискорбно мало. А как вы думаете, кого объявят виноватым при летальном исходе?
– Вот сволочь!..
– Простите, сир?
– Это я не тебе, Пьер, просто на обучение и экипировку войска ушло совсем немало средств. И каждая потеря чувствительна, а уж такая глупая – втройне. Впрочем, судя по крови на твоем фартуке, далеко не все мои солдаты отказались от врачебных услуг.
– Это верно, немецкие драгуны и кирасиры не боятся врачевателей, а глядя на них, так поступают и многие русские, например, стрельцы.
– Хорошо, дружище, раз у тебя так много дел, не стану тебя задерживать.
– Счастлив служить вашему величеству, – изящно поклонился О’Коннор и вернулся к своим делам.
Пока я беседовал со своим лейб-лекарем, к нашей дружной компании подошел Пушкарев.
– Чего тут у вас стряслось, православные? – поинтересовался он, с интересом наблюдая за манипуляциями врача.
– Да вот пленница занемогла, – лениво отозвался Никита.
– Ишь ты, а отчего?
– Да кто же ее ведает, басурманку… должно, притомилась в дороге. Едва с седла слезла, болезная, да и повалилась на землю.
– Вернуть бы ее, – неожиданно вмешался Михальский, не обращая внимания на слова товарища. – Только так, чтобы в польском войске даже самый последний пахолик узнал, что Владислав коханку
[50] в бою потерял, а его кузен ему ее вернул тут же.
– Зачем это?
– Ну как тебе сказать… – задумался Корнилий, – для людей благородных это будет выглядеть по-рыцарски. К тому же королевич, потащивший с собой на войну благородную панну, но не сумевший ее сберечь, изрядно потеряет в их глазах. Весьма многие будут смеяться над ним…
– Вы о чем тут разговор ведете, господа хорошие? – весело спросил я у своих ближников.
– О бабах, Иван Федорович, – тут же ответил Пушкарев.
– Ух ты, о бабах – это хорошо! О бабах – это я люблю. Ну и до чего договорились?
– Да вот гадаем, какой хворью твоя пленница занедужила.
– О’Коннор говорит – утомилась.
– А может, она в тягостях? – вдруг выпалил Вельяминов. – Она же при королевиче по этому делу состояла…
