Ян Корбут и Агнешка Карнковска провели все это время у тела ее умиравшего отца. Еще ночью у пана Теодора отнялся язык, и все что он мог, это только во все глаза смотреть, как убивается над ним красавица-дочь, и ронять скупые слезы. Впрочем, мало кто теперь назвал бы панну Агнешку красавицей. С почерневшим от горя лицом и растрепанными волосами, она сейчас мало напоминала ту легкомысленную девчонку, что вскружила голову королевичу. Наконец под утро Карнковский затих. Взявший его за руку Корбут сразу понял, что пульса нет, и хотел было перекреститься, но взглянув в воспаленные глаза девушки, не решился открыть ей страшную правду.
– Пан Теодор заснул… – еле слышно сказал он ей.
– Хвала Иисусу, ему легче, – отозвалась Агнешка и в изнеможении откинула голову.
– Да, ему сейчас хорошо, – пробормотал юноша и с жалостью посмотрел на измученное лицо своей возлюбленной.
Кто знает, сколько они так просидели, пока к ним в шатер не ворвался толстяк Криницкий.
– Что вы сидите, – закричал он с порога, – или ждете, пока вас снова возьмут в плен?!
– Что случилось, пан Адам?
– Да уж ничего хорошего! Немедленно седлайте коней и бегите что есть мочи прочь отсюда – если, конечно, не соскучились по мекленбургскому дьяволу!
– Неужели наше войско разбито?
– Уж не знаю, как войско, а вот лагерь наш совершенно разбит, и московиты вот-вот ворвутся внутрь. И если мы не хотим, чтобы они продали нас татарам, то нужно бежать.
– Что ты говоришь, пан Адам, – герцог Иоганн Альбрехт, может, и еретик, но он рыцарь, и никогда не продаст христиан в мусульманское рабство!
– Про такого славного рыцаря как герцог Ян, я и слова плохого не скажу! Ты ведь помнишь, что я всегда о нем хорошо отзывался? Но вот в его московитских подданных я не уверен, а проверять мне страсть как неохота. Так что седлай коней и не мешкай!
Корбут быстро сообразил, что для споров и впрямь нет времени, и бросился седлать лошадей для себя, Агнешки и пана Адама. Криницкий тем временем быстро покидал в найденные им чересседельные сумки все самое ценное, уделив особенное внимание съестным припасам. Панна Карнковска все это время сидела с безучастным видом подле своего отца. Наконец, вбежавший внутрь Янек сообщил, что все готово.
– Я не брошу отца! – твердо, но с немного отсутствующим видом заявила им изможденная девушка.
– Прости, Агнешка, – повинился перед ней парень, – я не решился тебе сразу сказать, но пан Теодор отдал богу душу и теперь в лучшем из миров.
– Что?! – взвилась панна Карнковска и, схватив отца за руку, убедилась, что она холодна как лед. – Как ты мог, почему ты мне сразу не сказал?.. Негодяй! Подлец!
Какое-то время она продолжала выкрикивать оскорбления в лицо Корбуту, но затем, видимо, окончательно исчерпав запас душевных и физических сил, осела на ковер и упала в обморок.
– Пану Теодору уже не помочь, а мы еще живы! – с сокрушенным видом сказал Криницкий. – Хоть и дрянная она девка, а только не годится бросать ее здесь одну. Давай-ка, Янек, бери ее под руки – и понесем к коню. Господь не без милости, может, и получится уйти от этой напасти.
Тем временем, обойдя месиво из человеческих и лошадиных тел, оставшееся после расстрела польской кавалерии картечью, панинские драгуны ударили в тыл легкоконным и панцирным хоругвям, наседающим на немецкую пехоту. Те, оказавшись между конной Сциллой и пехотной Харибдой, боя не приняли и попытались отойти. Однако к атакующим драгунам уже присоединились кирасиры с поместными, и яростно ревущая лава захлестнула отступавших. С другой стороны в них врезались рейтары Вельяминова, и все вместе они погнали своих противников прямо на отряд, собравшийся вокруг королевича.
– Вашему высочеству нужно спасаться, – хмуро буркнул Адам Казановский, обращаясь к Владиславу.
– Вздор, – решительно возразил тот, – надо пропустить наших мимо и ударить московитам по флангам. Не знаю, как им удалось совладать с гусарами гетмана, но сейчас они пожалеют о своем безрассудстве!
– Если таков ваш приказ, то я готов повиноваться, но ради всего святого, не участвуйте…
Однако королевич, не слушая его, уже пришпорил коня и, прокричав что-то своим воинам, повел их за собой. Внезапная контратака заставила русскую конницу замедлить движение, чем спасла многих жолнежей из отрядов Ходкевича и Мартина Казановского. Опрокинув поместных и драгун, гусары королевича лицом к лицу столкнулись с кирасирами, идущими в атаку под знаменем Иоганна Альбрехта. То, что случилось дальше, было больше похоже на рыцарский роман, а не на реальную историю. Но еще много лет спустя немногие оставшиеся очевидцы рассказывали о случившемся, добавляя все новые и новые подробности.
Когда началась атака на польский лагерь, ратники из полка русских перебежчиков, как и все, схватились за оружие и приготовились к бою. Однако время шло, но никаких приказаний они так и не получили. Формально русские входили в отряд королевича Владислава, но он то ли забыл о них, то ли посланный им гонец не добрался до его подчиненных.
– Что делать-то будем? – глухо спросил Трубецкой у стоящего рядом Шуйского.
– Надо бы к королевичу идти, – нерешительно ответил тот, подозрительно озираясь. – Он с гусарами уже в поле.
– А надо ли?
– Ты чего это, – впился в него взглядом Шуйский, – али изменить надумал?
– С чего ты взял, – усмехнулся Юрий Никитич, – и в мыслях того не было. Только если нас не звали, так чего торопиться?
– Как бы потом крайними не оказаться!
– А ты с Шеина пример бери, никуда не лезет, ни о чем не печалится, и случись что, никто с него ничего и не спросит.
– Когда-нибудь спросят!
– Ох ты, легок на помине!.. – с легким удивлением воскликнул Трубецкой, увидев, как из шатра вышел полностью снаряженный боярин и сел на подведенную холопами лошадь.
– А кто это с ним, – подслеповато прищурился Шуйский, – не разгляжу отсюда… никак Ртищев!
– Он самый, и однорукий его с ним.
– Ох, зря их королевич с собой взял, всю дорогу воду мутят, песьи дети!
Тем временем прославленного воеводу окружили ратники, очевидно, спрашивая, что делать. Михаил Борисович, по обыкновению, отвечал уклончиво, но громко – как видно, стараясь привлечь к себе внимание. Когда вокруг собралась достаточно большая толпа, дьяк Ртищев неожиданно вытащил из-за пазухи свиток бумаги и принялся громко читать. Удивленные Трубецкой с Шуйским подъехали ближе и с изумлением поняли, что это грамота от выбранного на соборе царя Ивана Федоровича, сиречь герцога Мекленбургского.
– Объявляю всем своим подданным, что ради христианского милосердия и с тем, дабы прекратить на веки вечные всякие распри в царстве нашем, дарую всем полное прощение за все винности вольные и невольные, яко не бымши. И именем Бога Всемогущего клянусь опалы ни на кого не накладывать и вотчин в казну не отбирать, чины и пожалования от прежних царей признать и службой им не попрекать…
