– И я тебя любил, – прошептал он и вдруг испуганно вскинулся: – Я тебя не вижу!
– Я здесь.
– Не вижу… одна темнота…
– Я здесь, Джулиан, здесь. Слышишь меня?
– Да… но не вижу… не отпускай меня…
Я чуть сжал его руку – мол, тут я, тут.
– Нет… обними меня… напоследок…
Я помешкал, а потом обошел кровать и лег рядом, обхватив его исхудавшую трепещущую оболочку. Сколько раз я мечтал о подобной минуте, но теперь уткнулся лицом ему в плечо и заплакал.
– Сирил… – прошелестел Джулиан.
– Молчи… – шепотом ответил я.
– Алиса…
Он обмяк в моих объятиях. Казалось, я держу его целую вечность, хотя прошло, наверное, минуты две. Дыхание его замедлилось и угасло. В палату вошел Бастиан и, глянув на монитор, сказал, что все кончено, Джулиана больше нет. Еще минуту-другую я не размыкал рук. Потом встал, позволив нянькам заняться их скорбным делом. Мы с Бастианом лифтом спустились на первый этаж, вышли из больницы; Бастиан вскинул руку, подзывая такси, и вот тут я совершил самую страшную ошибку в своей жизни.
– Дождь перестал, – сказал я. – Давай пройдемся. Я хочу отдышаться.
И мы пошли пешком.
Центральный парк
В молчании мы шли по дорожкам, окаймленным деревьями.
– Записная книжка! – Я резко остановился. – Она осталась в тумбочке.
– Зачем она тебе?
– Я обещал позвонить Алисе. Надо ее известить.
– Завтра позвонишь. Его личные вещи будут в кладовой.
– Нет, – я затряс головой, – я должен сообщить сегодня. Надо вернуться.
– Уже поздно, – сказал Бастиан. – Ты расстроен. Погоди до завтра.
Меня зазнобило, неудержимым потоком хлынули слезы.
– Не плачь. – Бастиан привлек меня к себе и обнял. – Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Я тебя люблю.
И тут раздался окрик:
– Эй, пидоры!
Я оглянулся – к нам подбегали трое.
Больше я ничего не помню.
Часть третья
Покой
1994
Отцы и дети
Из этих
Когда в начале пятидесятых мой приемный отец Чарльз в первый раз гостил в тюрьме Маунтджой, мне не разрешали его навещать. Конечно, я еще был мал, а Мод ничуть не прельщало очистительное и вместе с тем удручающее свидание в темнице, однако неуемное желание посетить узилище не покидало меня с той поры, как семилетний Джулиан поведал о своих впечатлениях, полученных в застенке во время встречи его отца с клиентом-женоубийцей. Насколько я знаю, Мод ни разу не съездила к мужу, хотя каждую неделю получала пропуск. Она их не выбрасывала – аккуратная стопка этих пропусков лежала на телефонном столике в прихожей нашей маленькой квартиры. Однажды я спросил, не собирается ли она использовать по назначению один из этих драгоценных мандатов, и моя приемная мать, вынув сигарету изо рта, загасила ее о вышеупомянутую стопку.
– Надеюсь, ты получил ответ? – усмехнулась она.
– Может, тогда я его навешу? – предложил я.
Мод нахмурилась и достала из портсигара шестьдесят четвертую сигарету за день.
– Что за странная мысль? Как тебе взбрело в голову?
– Все же он мой отец. И наверное, будет рад общению.
– Чарльз тебе не отец, – возразила Мод. – Ты приемыш. Об этом сказано не раз. Выкинь из головы всякую блажь, Сирил.
– Но дружеское лицо…
– С чего ты взял, что у тебя дружеское лицо? По правде, твоя физиономия всегда казалась мне кислой. Над этим тебе стоит поработать.
– Хорошо, знакомое лицо.
– Наверняка он обзавелся кучей знакомств. – Мод прикурила сигарету. – Говорят, в тюрьме очень развито чувство локтя. Я думаю, Чарльз там как рыба в воде. Раньше он всегда легко сходился с чужаками. Нет, о твоем визите не может быть и речи. Я этого не допущу.
Тогда в тюрьму я так и не съездил. Но теперь, когда Чарльз опять оказался за решеткой, а я дожил почти до пятидесяти лет, ничье разрешение мне не требовалось. Получив пропуск, я с нетерпением ждал возможности посмотреть, как живет уголовный элемент.
Утро выдалось славным. Из-за увечной ноги я уже не мог ходить на большие расстояния, но сейчас решил, что этот путь я одолею, и, сняв костыль с крючка у двери, вышел на улицу. По Пирс-стрит я дохромал до моста через Лиффи и перебрался на О'Коннелл-стрит, держась, как обычно, ее левой стороны, дабы не приближаться к универмагу Клери, где некогда я стал невольной причиной гибели Мэри-Маргарет Маффет и усердного полицейского-гомофоба. Разумеется, колонна Нельсона давно сгинула. После того как ИРА сбросила адмирала с пьедестала, остатки сооружения снесли управляемым взрывом, так неумело подготовленным, что ущерб от разлетевшихся магазинных витрин по О'Коннелл-стрит составил тысячи фунтов. Но воспоминания мои были живы, и освежать их не хотелось.
Я миновал «Центр ирландских писателей», где недавно присутствовал на вечере в честь выхода книги Игнаца, четвертой и последней в невероятно популярной серии о путешествии во времени словенского мальчишки, захватившей детские (и многие взрослые) умы во всем мире. Естественно, там были все ирландские писатели, и когда кто-то обронил, кем мне доводится Мод, несколько человек, представившись, стали задавать вопросы о ее творчестве, на которые я не мог дать ответа. Один издатель спросил, не хочу ли я написать предисловие к юбилейному изданию «И жаворонком, вопреки судьбе…», но я отклонил предложение, хотя за качественную работу мне посулили двести фунтов. Журналист, которого я не раз видел в «Программе для полуночников», уведомил, что Мод превозносят совершенно незаслуженно, ибо жанр романа – не женское дело, и минут десять разъяснял свою позицию, но Ребекка, жена Игнаца, вызволила меня из его паутины, за что я был ей безмерно благодарен.
С Дорсет-стрит я свернул к клинике Девы Марии, откуда до тюрьмы рукой подать, однако настроение у меня было прекрасное, какое иногда случается в чудесное утро, когда просто радуешься жизни. Минуло семь лет с той ужасной нью-йоркской ночи, когда в одночасье я потерял двух самых дорогих мне людей, шесть – с суда, пять – как после многочисленных операций на ноге я навсегда покинул Штаты, четыре – как вернулся в континентальную Европу, три – как приехал в Дублин, два – как Чарльза арестовали по обвинению в мошенничестве и уклонении от налогов, год – как он вновь очутился в тюрьме и все-таки обратился ко мне за сыновней поддержкой.
Сперва я очень сомневался, надо ли возвращаться в Ирландию. За время изгнания я нередко тосковал по улицам моего детства, но вновь ступить на них казалось неосуществимой мечтой.
Однако я был несказанно рад вернуться домой, оставив позади годы странствий. Я даже нашел работу на своем былом поприще – в парламентской библиотеке на Килдар-стрит, тихой заводи, куда сами депутаты наведывались редко, а вот их помощники и чиновники, искавшие ответы на вопросы, какие на слушаниях могли бы задать их начальникам, заглядывали постоянно.
