– Бабье дело, – сказал я. – Мне нравятся мужественные мужчины.
– Заткнись, Сирил!
– Приглашение еще в силе?
– Если обещаешь не сбежать до первого блюда.
– Погодите… – Питер переводил взгляд с меня на Алису. – Это твой бывший муж, что ли?
– Верно, – подтвердил я. – Голубой гей.
– Что ж вы сразу-то не сказали? – растерялась Руфь. – Если б знали, что это вы голубой гей, мы бы не наговорили тут всякого такого. Мы приняли вас за второго мужа Алисы. Вы с ним очень похожи, да?
– Ничего подобного! – возмутилась Алиса. – Сирил Второй гораздо моложе и красивее.
– И бесцветный натурал, – добавил я.
– Извините нас, пожалуйста. Мы бы никогда не сказали такое человеку в лицо, правда, Питер?
– Ни в жизнь. Не обижайтесь. Забыли.
– Ладно, – сказал я.
– Но я-то хороша – не дотумкала! – засмеялась Руфь. – А могла бы сообразить, глядя на ваш джемпер.
– Благодарю вас. – Я осмотрел свой джемпер, не вполне понимая, чем он выдает мою ориентацию. – Столько добрых слов я услышал, совсем как в Рождество. Ой, погодите, нынче же и впрямь Рождество!
– Верно ли я понимаю, что вы работаете в парламенте? – спросила Руфь.
– Верно. В библиотеке.
– Наверное, это очень интересно. Вам удается увидеть депутатов и министров?
– Конечно. Они же там работают. Целыми днями шастают по коридорам в поисках собутыльника.
– А Берти
[65]? Его вы видите?
– Да, частенько.
– Какой он?
– Да я его, в сущности, не знаю. Мы здороваемся, и все. С виду дружелюбный. Раз-другой пересекались в баре, он, похоже, любит поговорить.
– Я обожаю Берти! – Руфь прижала руку к груди, словно унимая сердцебиение.
– Правда?
– Да. И не осуждаю, что он развелся.
– Мило с вашей стороны.
– Он прекрасный человек, я всегда говорила. Скажи, Питер?
– Все уши прожужжала. – Питер взял со столика книгу – последний роман Джона Гришэма. «Читать, что ли, собрался?» – подумал я. – Слышали бы вы ее, Сирил. Целыми днями: Берти то, Берти сё. Будь ее воля, сбежала бы с ним. Как увидит его по телику, прилипнет к экрану, точно сопливая фанатка «Бойзон»
[66].
– Не смеши! – фыркнула Руфь. – Берти красивее любого из этих мальчишек. Понимаете, Сирил, Питер не любит политиков. Для него все эти «Солдаты судьбы», либеральные консерваторы и лейбористы одним миром мазаны – жулье.
– Козлы, – уточнил Питер.
– Пожалуй, это чересчур, – сказал я.
– Еще мягко сказано! – прогремел Питер. – Будь моя воля, я бы всех их повесил. Вам никогда не хотелось прийти с пулеметом и к чертовой матери расстрелять всех этих политиков?
Я вытаращился, не понимая, шутит он или нет.
– Если честно, такая идея меня не посещала, – сказал я.
– А вы ее обмозгуйте. Я бы так и сделал, если б там работал.
– Наверное, Сирил уже ставит индейку в духовку, – сказала Алиса.
– Сирил Второй, – пояснил я Питеру и Руфи.
– Прекрати его так называть!
– А мы обедаем у старшего сына Джозефа, – сказала Руфь. – Представляете, он работает на студии мультфильмов. Мы не против. Всяко бывает. А вот его жареная картошка – пальчики оближешь, скажи, Питер? Джозефу уже тридцать пять, но он еще не женат. Он у нас особенный.
Питер нахмурился, словно вопрос требовал глубокого осмысления, и наконец проговорил:
– Жареная картошка Джозефа даст сто очков вперед любому ресторану. Не знаю, в чем его секрет. Это у него не от меня, уж точно.
– Гусиный жир, – сказала Алиса. – Вот и весь фокус.
– Питер яйца сварить не умеет, – сообщила Руфь.
– А мне и не надо уметь. Для этого есть ты.
Руфь выразительно посмотрела на Алису, словно говоря: «Вот вам эти мужчины!», но та ее не поддержала, опустив взгляд на часы. Близился полдень.
– У вас замечательная дочь. – Я решил сменить тему. – И она сама чудесная мать.
– Да уж, мы воспитали ее правильно.
Из родовой палаты вышла медсестра, наши взгляды обратились к ней, но она молча прошествовала на сестринский пост, где, смачно зевнув, занялась изучением телепрограммы.
– Интересно, почему мужики идут в гинекологи? – задумчиво проговорил Питер.
– Угомонись, – остерегла его Руфь.
– Я просто размышляю. Лорин гинеколог – мужчина. Странная, по-моему, работа. Целый день любоваться глупостями. Подростку это, конечно, любопытно, а вот я бы не смог. Меня никогда не тянуло разглядывать женские глупости.
– А ты, Алиса, как я понимаю, психиатр? – спросила Руфь.
– Нет, никаким боком, – покачала головой Алиса, – с чего вы взяли?
– Но ведь ты, кажется, доктор?
– Ну да, доктор филологии. Я преподаю литературу в Тринити-колледже. Я не врач.
– А я думала, ты психиатр.
– Нет.
– Вообще-то я прикидывал, не стать ли кардиологом, – объявил Питер. – В смысле специализации.
– Так вы, значит, врач? – спросил я.
– Нет, с какой стати? – нахмурился он. – Я строитель.
Я промолчал. Сказать было нечего.
– Знаете, а ведь мы с Питером познакомились в больнице, – поведала Руфь. – Не слишком романтичное место, конечно. Он работал санитаром, а меня доставили с аппендицитом.
– На каталке я повез ее в операционную, – подхватил Питер. – Лежит она такая под простыней и чего-то, знаете, шибко мне глянулась. Уложили ее на стол, и я остался посмотреть операцию. Как сняли простыню, оглядел я ее всю и сказал себе: вот женщина, на которой я женюсь.
– Понятно. – Я приказал себе не смотреть на Алису, чтоб не засмеяться.
– А как у вас это было? – спросила Руфь, и теперь мы с Алисой переглянулись. – Как вы познакомились?
– Мы знали друг друга с детства, – сказал я.
– Не то чтобы знали, – поправила Алиса. – Мы встретились еще детьми. Один раз. С воплем я выскочила из дома Сирила. Вообще-то мы даже не встретились. Просто Сирил меня увидел.
– А чего ты вопила? – спросил Питер. – Тебя что-то расстроило?
– Я испугалась его матери. Больше я ее никогда не видела, о чем очень сожалею, потому что позже стала изучать ее творчество. Мать Сирила – блестящий писатель, знаете ли.
