– Из-за моих-то дел и заварилась вся эта каша, ваша честь. Пожалуй, я от них передохну. Если все равно сидеть, я бы прямо сейчас и начал, – сказал Чарльз, до конца оставаясь прагматиком. – Раньше сядешь – раньше выйдешь, ведь так?
– Да, наверное.
– Вот и отлично. Если вам все равно, сегодня же и начну отсидку.
Судья что-то черкнул в блокноте и посмотрел на Годфри, отцова адвоката, но тот лишь пожал плечами: никаких возражений, желание клиента – закон.
– Еще что-нибудь скажете, прежде чем вас возьмут под стражу? – спросил судья.
– Только одно: я смиренно принимаю решение суда и безропотно отбуду свой срок, – сказал Чарльз. – К счастью, у меня нет детей, которые стали бы свидетелями моего унижения. Хоть в этом бог миловал.
Заявление это озадачило по крайней мере четырех присяжных, а я изумленно закатил глаза.
На выходе из зала нас поджидала изголодавшаяся свора журналистов и фоторепортеров. Игнорируя вопросы и вспышки камер, Мод, даже не прибегнув к дымовой завесе, целеустремленно пошла вперед, а я изо всех сил старался не отстать, прекрасно сознавая, что стоит споткнуться, и толпа газетчиков меня растопчет.
– Вот он! – вдруг гаркнула Мод, и эхо ее возгласа облетело все здание суда, а сама она встала как вкопанная, вынудив притормозить и репортерскую братию. Как и в случае с чирканьем спичкой в зале суда, все головы повернулись к ней. – Каков наглец!
Проследив за ее взглядом, я увидел средних лет человека в темном костюме и весьма невыразительной наружности, которую вовсе не красили усики а-ля Гитлер; он принимал поздравления от группы похоже одетых мужчин.
– Кто это? – спросил я. – Вы его знаете?
– Налоговый инспектор, – процедила Мод, шаря рукой в сумке.
Чиновник обернулся, и в глазах его мелькнул страх. Возможно, он подумал, что сейчас Мод достанет пистолет и пристрелит его, и раскаялся, что посвятил жизнь выявлению и пресечению махинаций в банковской сфере, хотя с юных лет мечтал о сцене. А может, ни сном ни духом не ведал, кто она такая. Как бы то ни было, он не проронил ни слова, когда Мод, от злости багровая, встала перед ним, но, конечно, растерялся, когда она сунула ему в лицо экземпляр «Среди ангелов», а затем огрела книгой по голове.
– Вы довольны? – взревела Мод. – Гордитесь собой? Это вы сделали меня популярной, черт бы вас побрал!
1959
Тайна исповеди
Новый сосед по комнате
Пройдет целых семь лет, прежде чем я опять свижусь с Джулианом Вудбидом, но все эти годы он обитал в моих мыслях этаким мифологическим персонажем, который однажды вошел в мою жизнь, вселил в меня уверенность, очаровал и тотчас скрылся. По утрам просыпаясь, я думал о том, что и он, наверное, уже пробудился и рука его тоже скользнула в пижамные штаны, дабы взбодрить водопад неизбывного наслаждения, которое обещала набухавшая юность. Он возникал в моих мыслях и днем, представая моим умным и самоуверенным двойником, лучше меня знавшим, как надо бы поступить, что, когда и как сказать. Хотя мы виделись всего дважды и оба раза накоротке, я не задавался вопросом, почему он стал для меня так важен. По молодости я еще не мог распознать природу своей очарованности и считал ее этаким обожествлением героя, встречающимся в книгах и свойственным тихоням вроде меня, которые слишком много времени проводят в одиночестве и чувствуют себя неуютно в компании сверстников. Вот потому-то наша новая встреча меня в равной мере обрадовала и взволновала, и я твердо решил, что мы должны стать настоящими друзьями. Конечно, я думать не думал, что к концу года Джулиан прославится на всю страну, но разве кто-нибудь мог предвидеть столь неожиданный оборот событий? В 1959-м бесчинства и политические беспорядки не особо занимали умы четырнадцатилетних подростков; нас, как и прежние поколения юнцов, больше заботило, когда же наступит время следующей кормежки, как упрочить свое положение среди одноклассников и скоро ли настанет блаженный миг, о котором мы собственноручно мечтали по нескольку раз на дню.
Годом ранее я стал пансионером Бельведер-колледжа, который, как ни странно, не вызвал ожидаемого отвращения. Тревога, пометившая мое детство, помаленьку улеглась, и я, хоть не стал компанейским парнем, безбоязненно вышагивал по шумным коридорам, не опасаясь нападок и оскорблений. Я был в той счастливой когорте ребят, которые предоставлены сами себе; они не кумиры и не изгои, к ним никто не набивается в друзья, но и не задирает.
В наших спальнях, которые мы называли «спарками», стояли две кровати, большой шкаф и комод. В первый год обучения я соседствовал с Деннисом Кейном, чей отец был редчайшей личностью пятидесятых годов: критик Римско-католической церкви, он писал пламенные статьи в газетах, а азартные продюсеры национального радио регулярно выделяли ему эфирное время. О нем (приятеле бывшего министра здравоохранения Ноэля Брауна, чей проект «Мать и дитя» отправил в отставку правительство, ибо архиепископ Дублинский Маккуэйд уразумел, что в случае его реализации ирландская женщина получит право на собственное мнение, не согласованное с мужниным) говорили, что он поставил своей задачей избавить светское тело общества от церковного яда, и потому карикатуры прокатолических газет, наплевав на логику и библейские ассоциации, изображали его в виде змея. Денниса, который поступил в колледж еще до того, как иезуиты сообразили, чей он сын, абсолютно бездоказательно обвинили в шпаргалках на экзамене и после допроса, превратившегося в фарс, вышвырнули в дикую глушь надконфессионального образования.
Все, конечно, понимали, что история эта подстроена, что священники, действуя по приказу своего начальства, продемонстрировали Кейну-отцу, как оно оборачивается для тех, кто идет против церковной власти. Деннис отстаивал свою невиновность, однако не сильно возражал против обвинительного вердикта, означавшего, что он навеки вырвется из нежных объятий Бельведера. И он исчез, даже не попрощавшись.
А потом появился Джулиан.
Прошел слух о новом ученике, что было удивительно само по себе, ибо уже минула половина учебного года. Слух обрастал домыслами, что это сынок какой-то важной шишки, которого за вопиющий проступок тоже вышибли из прежней школы. Говорили о Майкле, сыне Чарли Чаплина, и о ком-то из детей Грегори Пека. Некоторое время главенствовала версия, что известный французский политик Жорж Помпиду выбрал Бельведер для своего приемного сына Алена, и в нее верили, поскольку староста шестого класса божился, будто слышал, как учителя географии и истории обсуждали организацию охраны знаменитого чада. И когда за день до прибытия нового питомца наш классный наставник отец Сквайрс объявил его имя, многие мои одноклассники были разочарованы абсолютно не звездной фамилией новичка.
– Вудбид? – переспросил Мэттью Уиллоуби, наглый капитан регбийной команды. – Он нашего поля ягода?
– То есть? – нахмурился отец Сквайрс. – Он человек, если ты об этом.
– В смысле, он не стипендиат? У нас уже двое таких.
