– Словно конец уже близок. – Он засмеялся, но смех его перешел в кашель, длившийся больше минуты. Меня прошиб холодный пот. Успокойся, приказал я себе, нельзя заразиться, просто находясь рядом с больным.
– Вы не хотите назваться? – спросил я. – Это совсем не обязательно. Вас мне представили как пациента № 563.
– Филип, – сказал он. – Филип Дэнли.
– Рад знакомству, Филип. Уход за вами хороший? Я очень сочувствую вашей беде.
Больной прикрыл глаза, и я подумал, что он задремал, но тут он снова взглянул на меня и глубоко-глубоко вздохнул. Я представил его грудь с выпирающими ребрами.
– Вы живете в Нью-Йорке? – спросил я.
– В Балтиморе. Бывали там?
– В Штатах я не был нигде за пределами Манхэттена.
– Раньше я думал, что путешествовать бессмысленно. Вот только Нью-Йорк мечтал повидать. С самого детства.
– И когда приехали впервые?
– Два года назад. Поступил на филфак Нью-Йоркского университета.
– Ох ты! – удивился я. – У меня там знакомый учится.
– Как его зовут?
– Игнац Криж. Наверное, вы его не знаете, он года на два постарше…
– Я знаю Игнаца, – улыбнулся Филип. – Он чех, верно?
– Словенец.
– Ах да. А вы откуда его знаете?
– Я один из его опекунов. Неофициальный, но семь лет назад так оно вышло. Сейчас-то, в двадцать два года, опекун ему не нужен. Но живет он вместе со мной и моим другом.
– Я думаю, Игнац станет знаменитым писателем.
– Возможно. Только он, по-моему, за славой не гонится.
– Я не о том. Я хочу сказать, он будет очень успешным. Замечательный парень. Я читал его рассказы. Все говорят, он необыкновенно талантлив.
– Вам нравилось там учиться? – Я прикусил губу, сообразив, что задал вопрос в прошедшем времени, словно та часть его жизни сгинула безвозвратно. Как оно, собственно, и было.
– Очень. Я впервые уехал из Мэриленда. Наверное, я все еще в списке студентов. А может, уже отчислен, не знаю.
Теперь это, думаю, неважно. Родители не хотели, чтобы я уезжал. Говорили, меня ограбят, стоит мне выйти на улицу.
– И оказались правы?
– В каком-то смысле. Чем занимаетесь вы? Работаете в больнице?
– Нет, я волонтер.
– А в остальное время что делаете?
– Ничего особенного. По-моему, я превращаюсь в домохозяйку пятидесятых годов. У меня нет рабочей визы, поэтому трудоустроиться официально я не могу, но несколько вечеров в неделю подрабатываю в соседнем баре. Мой друг получает хорошие деньги, и я вроде как сижу на его шее. Потому и стал волонтером. Хочется сделать что-нибудь доброе.
– Вы гей? – спросил Филип.
– Да. А вы?
– Да. Иначе как, по-вашему, я здесь очутился?
– Но не потому, что вы гей. Это не причина.
– Как раз причина.
– Нет. В этом отделении полно натуралов.
– Именно что причина, – упорствовал Филип.
Я взял стул и подсел к его кровати. Болезнь изуродовала его лицо и тело, но я видел, что раньше он был очень симпатичный. Темные волосы, сейчас под ноль стриженные, хорошо сочетались с синевой глаз, яркость которых недуг, как ни старался, не смог загасить.
– Помнишь, как в Рождество мы пошли кататься на санках с горы? – спросил Филип. – Ты сказал, если держаться крепко, не упадешь, а сам свалился и растянул лодыжку. Мама меня отругала и на неделю оставила без прогулок, помнишь?
– Это был не я, – мягко сказал я. – Наверное, вы говорите о вашем брате?
Филип вгляделся в меня и, нахмурившись, отвернулся:
– Да, я принял вас за Джеймса. Вы же не Джеймс?
– Нет, я Сирил.
– На холоде лодыжка все еще ноет?
– Нет, совсем зажила.
– Хорошо.
Вошла медсестра. Не глядя на нас, проверила показания монитора, заменила пакет в капельнице и ушла. На прикроватной тумбочке стопкой лежали книги – «Шум и ярость», «Правила виноделов»
[51].
– Вы серьезный читатель, – сказал я.
– Конечно, я же изучаю литературу.
– Сами пишете, как Игнац?
– Нет, я хотел стать учителем. И сейчас хочу.
– Кажется, Энн Тайлер живет в Балтиморе? (Филип кивнул.) Кое-что я у нее читал. Мне очень понравилось.
– Один раз я ее видел, – сказал Филип. – Школьником я подрабатывал в книжном магазине. Она зашла что-нибудь купить в подарок на Рождество, и меня просто в жар бросило, до того я ее боготворил.
Я улыбнулся, а потом с ужасом заметил, что лицо его в слезах.
– Извините, – сказал Филип. – Вам лучше уйти. Незачем смотреть, как я выставляю себя дураком.
– Все в порядке. Никем вы себя не выставляете. Я даже представить не могу, каково вам. Может… – Я помешкал, сомневаясь, стоит ли спрашивать. – Не хотите рассказать, как вы здесь очутились?
– Знаете, это смешно. Вот говорят, при беспорядочных связях риск заразиться СПИДом гораздо выше. Угадайте, сколько у меня было связей?
– Теряюсь, – сказал я.
– Одна.
– О господи.
– Одна и всего один раз. За всю мою жизнь только один раз, но он-то и привел меня сюда.
Я молчал. А что тут скажешь?
– В Нью-Йорк я приехал девственником. Я был очень застенчив. В школе я влюблялся буквально в каждого мальчика, но не пытался с ними сблизиться и никому не говорил, что я гей. Если б это открылось, меня бы избили. А то и прикончили. Потому-то я и хотел учиться в Нью-Йорке. Может быть, там, думал я, начнется новая жизнь. Но это оказалось непросто. Первые полгода я сидел в своей комнате, дрочил, боялся сходить в какой-нибудь клуб или бар. И вот однажды решился. «А пошло оно все!» – сказал я себе. Там было здорово. Впервые в жизни я себя чувствовал в своей тарелке. Незабываемое ощущение. Как было трудно переступить порог и как потом стало легко. Я словно отыскал свое место. И пошел с первым, кто со мной заговорил. Он и был-то никакой. Старый. Годился мне в отцы. Он мне совсем не нравился. Но я отчаянно хотел распрощаться с невинностью, понимаете? И было страшно оставаться в клубе, порядков которого я не знал. Вот я и пошел с ним, и у нас была близость. Все длилось минут двадцать. Потом я натянул одежду и кинулся домой. Я даже имени его не узнал. И вот что вышло. Теперь я здесь. – Филип глубоко вздохнул и покачал головой. – Разве бывает что-нибудь хуже?
