– Да. Она держит меня в курсе событий. Запястье сломано?
– И ребро.
Питерсон пришел к ней в синих джинсах и элегантном черном зимнем пальто с красным шарфом. Его чисто выбритое лицо все еще поражало худобой, но сам он казался более энергичным, чем прежде.
– Входи, – пригласила Эрика, отступая в сторону.
– Куда-то уезжаешь? – спросил Питерсон: переступив порог, он увидел у двери чемодан.
– Да. В Словакию, к Ленке. Погощу у нее немного, с детьми повидаюсь. Малышка уже ходит… подросла. Меня освободили от службы на несколько недель, и я тут без дела начинаю с ума сходить. Подумала, что сейчас самое время съездить.
Они прошли в гостиную. На экране женщина лежала на операционном столе лицом вниз, а хирург вытаскивал из одной ее ягодицы большой силиконовый имплантат. Эрика взяла пульт и выключила телевизор. Квартиру окутала тишина. Они слышали, как свистит вокруг дома ветер и шуршат сухие листья, кружащиеся на парковке.
– Я никогда не проводила так много времени дома. Даже не представляла, насколько здесь глухо и тихо днем.
– А то я не знаю. Когда уезжаешь?
– Сегодня после обеда.
Питерсон поставил кастрюльку с рагу на кухонный стол.
– То есть это я зря принес?
– Положу в морозилку.
– Это мама приготовила. Шлет тебе привет… – Возникла неловкая пауза. – Кофе сделать?
– У меня есть. А ты сам будешь? – спросила Эрика.
– Пока нельзя… – Он слегка похлопал себя по животу. Они оба все еще стояли, и Эрика жестом предложила ему сесть.
– Я думала о тебе всю последнюю неделю… в тиши этой квартиры… – Она покачала головой. – Боже, как пафосно. Прости. В общем, я думала, представляла, как ты все это время – долгие недели, месяцы – был замурован в четырех стенах.
– Ну, теперь ты и сама понимаешь, каково это.
– Да. Я видела, что тебе тяжело, но в полной мере этого не сознавала. Прости, Джеймс.
– Эрика, мы с тобой это уже обсудили.
– Но я хочу, чтобы ты знал: я сожалею, обо всем. – Она улыбнулась ему и поморщилась: часть лица все еще болела. Питерсон улыбнулся в ответ.
– Можно мне просто воды?
– Конечно.
Он встал, прошел на кухню, взял стакан и наполнил его водой. Эрика отметила, что он сильно изменился за последние недели. Его движения обрели былую естественность, шаг снова стал пружинистым. Питерсон опустился на диван, глотнул воды, затем сдвинул в сторону книги и журналы на столике, освобождая место для стакана.
– Тебе как будто лучше, – прокомментировала Эрика.
– Да. Доктор говорит, я пошел на поправку. Начал нормально есть. Несколько дней назад вернулся аппетит, да не просто аппетит – жор напал. И я сразу ощутил разницу. Нормализовался сон… Стул, – добавил он и, прикрыв рот рукой, скорчил шутливую гримасу. – Никогда не задумывался, сколь важны эти простые вещи для счастливого существования, пока не лишился их.
– Здорово. Когда возвращаешься на работу?
– Не раньше чем через несколько недель, но форму я стараюсь набирать постепенно. Надеюсь скоро возобновить тренировки в спортзале. Начну с легких нагрузок.
Его взгляд упал на ее загипсованную руку, покоившуюся на подлокотнике кресла.
– Впрочем, я пришел сюда не… злорадствовать… и вообще. Хотел отплатить услугой за услугу.
– За какую?
– Ну, ты же навещала меня, продукты приносила, не обижалась на мою раздражительность.
– Я не услугу тебе оказывала, Джеймс. Я приходила на правах… Впрочем, теперь это не важно.
– На правах моей возлюбленной.
– Да. Хотя, думаю, я давно перестала ею быть.
Ничего не ответив, Питерсон устремил взгляд мимо нее в окно. Эрика жалела, что выключила телевизор. На улице стонал и завывал ветер, бесновавшийся вокруг дома.
– Ты не хочешь… – начал он.
– Чтобы мы снова были вместе?
Питерсон проглотил комок в горле и в смущении потер ладони.
– Эрика. Я думал, мы просто друзья?
– Так и есть. Но спасибо за информацию. Теперь мне известно твое отношение, – сказала Эрика, съежившись от его тона, который подразумевал, что он мягко дает ей от ворот поворот.
– Ты думала, что мы снова будем вместе?
– Нет!
– Тогда что? – спросил он.
– Не знаю. Ты – британец. И я думала, что, как и все британцы, ты не склонен говорить о своих чувствах. Думала, что мы просто спустим все это на тормозах.
– О’кей. Хорошо, – кивнул он.
– О’кей. Хорошо? Ты пришел, чтобы официально положить конец нашим отношениям? Официально расстаться со мной?
– Нет! Но ты сама завела об этом разговор.
– Ничего подобного, – возразила она.
– Эрика, так и было. Я же просто принес тебе поесть, ну и хотел повидаться.
– Что ж, поесть ты принес. Повидался. Можно отваливать.
Питерсон покачал головой:
– Порой ты бываешь такая стерва.
– Да. Меня еще и не так называли.
Он встал, направился к выходу, но, не дойдя до двери, остановился.
– Эрика. Нам ведь работать вместе, и ты должна знать: я не виню тебя в том, что случилось. Просто в наших отношениях произошел перелом. Они изначально были обречены. Мы можем перевернуть эту страницу и быть друзьями?
– Ты только что обозвал меня стервой, а теперь хочешь, чтобы мы были друзьями?
– Я не обзывал тебя стервой. Сказал только, что ты порой ею бываешь.
– Что ж, откровенность за откровенность. С твоей стороны было непорядочно являться сюда и устраивать разборки, когда мне и без того тошно! – Эрика почувствовала, как глаза обожгли слезы, и прикрыла лицо рукой. – Просто уйди… УХОДИ!
Питерсон постоял еще немного, хотел что-то сказать, но передумал и ушел.
Эрика посмотрела на часы, мысленно подгоняя время. Ей хотелось поскорее уехать, отдохнуть от того, что есть и что было. Ее душевные силы были на исходе.
Глава 37
Суббота, 16 сентября 2017 года
Шарлин и Томас не давали о себе знать. Минувшим вечером Макс вернулся домой поздно. Он был пьян. Потребовал, чтобы я накормила его ужином. Я поставила перед ним тарелку макарон, которые приготовила некоторое время назад. Они несколько часов пролежали в сковороде и стали суховатыми. Макс намотал их на вилку, сунул в рот и тут же выплюнул.
– Это что?
– На ужин приготовила. Не знала, когда ты придешь, – объяснила я, сидя за столом напротив него. Меня мучало знакомое тошнотворное чувство страха, которое возникало каждый раз, когда я была уверена, что он вот-вот сорвет на мне злость. Ощущение было такое, что в ушах жужжит воздух, а внутри все холодеет. Меня прошиб пот, стала бить дрожь, так как я знала: что бы я ни сделала, что бы ни ответила, его это не устроит.
