Активисты этих и других общественных движений защищали инициативу Садик-Хан «Летние улицы», создав «живой щит» от автомобилей. Когда инициатива по созданию велосипедных дорожек встретила сопротивление, они активно участвовали в общих встречах, чтобы защитить возрождение улиц. Одни тратили на это свое время. Другие вкладывали интеллектуальные ресурсы. Третьи давали деньги (в 2005–2008 гг. Гортон спонсировал кампанию на сумму более 2 млн долларов). И Нью-Йорк изменился благодаря совместной работе многих людей, а не только мэра или поп-звезды.
В 2010 г. Аарон Напарстек согласился провести целый час вместе со мной на крыльце своего прежнего дома, наблюдая за потоком автомобилей, неспешно пересекающих перекресток улиц Клинтон и Пасифик. Он подготовился к борьбе: «сражение» за велодорожки на краю Проспект-Парк было в самом разгаре. Но когда кто-то из водителей начал нетерпеливо сигналить, он остался невозмутим. «Несколько лет назад это привело бы меня в бешенство», — хмыкнул он. Возможно, он стал старше и мудрее. А может, его успокаивала сама мысль, что он способен повлиять на решение этой проблемы (ведь ощущение своих возможностей — ключевой фактор идеального состояния, способности процветать вопреки трудностям). Одно было очевидно: больше он никогда не будет обстреливать автомобили яйцами.
Раскрашиваем город
Напоследок еще одна история — самая важная. Место действия — Селлвуд, внутренний пригород орегонского Портленда на берегу реки Уилламетт.
Если бы вам довелось проезжать через Селлвуд в конце 1980-х годов, скорее всего, вы бы обратили внимание на высокого молодого человека с копной черных волос, угрюмо подстригающего газон перед домом в деревенском стиле на Саусист-Найнс-стрит. Это Марк Лейкман. Он прожил здесь большую часть жизни и был отчаянно несчастлив. Район, где он обитал, сложно назвать приятным. Своими скромными по размеру участками и улицами с высаженными вдоль них деревьями Селлвуд напоминал уютный «трамвайный пригород», можно было часами гулять по его улицам и не встретить ни одной живой души. Когда жителям нужно было куда-то добраться, они не раздумывая садились в автомобиль. На улицах не бегали дети, зато всегда был поток автомобилей, которые хотели срезать путь в Портленд из дальних пригородов. Лейкман не мог избавиться от ощущения разобщенности. По профессии он был архитектором и увлекался культурой городского проектирования. Его не покидала мысль: что-то в его районе очень неправильно. Но он не мог понять, что именно.
Когда Лейкману исполнилось 27 лет, он уволился из крупной компании и стал искать решение своей ситуации. Задача была не только личной, но и архитектурной. Возможно, он искал то, что архитектор-философ Кристофер Александер
[515] однажды определил как качество без названия
[516], ощущение жизни в городе и в себе.
Лейкман пересек Атлантику. Он побывал на развалинах мест, которые строили его далекие предки-кельты: каменные круги, утопающие в вересковой пустоши, в Озерном крае
[517] Великобритании. Он изучал ритм жизни людей на площадях в городах Тосканы и был так же впечатлен, как и Ян Гейл тридцатью годами ранее. Наконец, после нескольких лет путешествий по трем континентам, он попал в область дождевых лесов на границе Мексики с Гватемалой. Здесь живут лакандоны — народ группы майя, чьи предки боролись с испанскими завоевателями. Они сохранили традиционный уклад, их не коснулась современная цивилизация.
То, что Лейкман так долго искал, он нашел в скрытой от посторонних глаз деревушке Найя. Это место вряд ли можно было назвать романтичным. Еду здесь готовили в земляных очагах, а хижины строили из грубо обтесанного красного дерева. Лейкман был поражен, какую насыщенную жизнь ведут обитатели деревни и как она отражается на их поселении. Пространство постоянно менялось из соображений удобства или по воле воображения. Лакандоны встречались на переплетающихся тропинках между домами и садами, и эти места утаптывались и расширялись, становясь площадками для собраний. Когда лакандоны были вместе, они образовывали несколько кругов. По мере того как их разговоры переплетались и сливались, круги тоже становились больше. Эти формы отражали внутреннюю политическую и социальную динамику жизни в деревне. Каждый участвовал в том, что происходило на этой «земляной агоре». Не было разделения между детьми и взрослыми.
Прожив в деревне несколько месяцев, Лейкман подружился с вождем Чаном Кьин Вийо
[518], почтенным стариком с морщинистым лицом, у которого было две жены и 21 ребенок. Сидя однажды в дымной хижине вождя, Лейкман признался, что, только когда он попал в деревню Найя, ему удалось избавиться от чувства разобщенности. Впервые он видел сообщество людей, которые вели себя как сообщество: ежедневно собирались вместе, общались, помогали друг другу. Он всерьез подумывал там остаться. Однако мудрый вождь посоветовал ему вернуться домой и исправить свою деревню.
Господство сетки
Вернувшись в Портленд, Лейкман осознал, что то место, которое могло бы быть «сердцем его деревни», похоронено под слоем асфальта именно здесь — на перекрестке улиц Саусист-Шерретт и Саусист-Найнс. «Почему жители Селлвуда не знают друг друга по именам, не общаются, не собираются вместе? — размышлял Лейкман. — Почему они не ведут себя как жители одной большой деревни?» Он понял, что отчасти ответ скрывается в проектировании пространства. Сетка прямых, пустых улиц была полной противоположностью кругам в деревне Найя.
Реакция Лейкмана на уличную сеть может показаться чересчур резкой, но сама история доказывает его правоту. Сетка с взаимно перпендикулярными дорогами, характерная для Селлвуда — и большинства городов на Северо-Американском континенте, — позаимствована у империй, в которых улицы использовались как инструмент агрессии. Ассирийцы
[519] применяли подобную планировку при строительстве военных крепостей и лагерей для пленных на завоеванных территориях. Так же поступали и римляне. Прямые линии их городов-гарнизонов и их базилик накладываются на окружности общественных мест, которые строили кельты, в Северной Англии. Томас Джефферсон убедил других отцов-основателей молодого американского государства принять римскую модель уличной сети всего через четыре года после победы над Британской империей. Национальный закон о земле (National Land Ordinance
[520]) 1785 г. закрепил эту модель как утвержденную форму поселений к западу от реки Огайо. Это был один из инструментов колонизации и создания государства. Сетка оказалась самым быстрым и простым способом деления земли, чтобы легко превращать ее в объект торговли. Прямоугольные участки было просто продать-купить и обложить налогом, легче обслуживать. Как экономический инструмент сетка оказалась безусловно успешна. Но в городах, построенных на ее основе, наблюдался серьезный дисбаланс. В Законе о земле 1785 г. ничего не было сказано о парках или общественном пространстве. Города состояли из частных участков и общих дорог, словно существовали исключительно ради торговли, а не для людей, которых та должна была сделать богаче. Проектировщики не закладывали в схемы общественные парки и площади
[521]. Если власти города хотели разбить парк, они должны были выкупить землю у частных владельцев.
