Участвующему в переизбрании на пост мэра Пеньялосе было нужно, чтобы сегодня горожане видели его на велосипеде. Он быстро крутил педали, громко приветствуя всё той же фразой «Как дела?» любого, кто его узнавал. Но это не объясняло его поспешность или почему он ускорился, когда мы свернули в северную часть города по направлению к подножью Анд. Он перестал кричать в телефон. Он прекратил отвечать на мои вопросы. Он оставил без внимания стенания фотографа, который упал с велосипеда, врезавшись в бордюр. Он только сжал руль обеими руками, привстал и закрутил педали еще быстрее. Мне оставалось только постараться не отстать — квартал за кварталом, пока мы наконец не остановились около территории, огороженной высоким железным забором. Пеньялоса спешился, тяжело дыша.
В воротах стали появляться мальчики в накрахмаленных белых рубашечках и одинаковой форме. Один из них, ясноглазый десятилетний мальчуган, протискивался сквозь толпу, толкая с собой уменьшенную копию велосипеда Пеньялосы. Пеньялоса протянул руку, и тут-то до меня наконец дошла причина его спешки. Он торопился забрать из школы своего сына, как все родители в этом часовом поясе. Миллионы минивэнов, мотоциклов и автобусов скопились около школ от Торонто до Тампы в этот момент. Тот же ритуал, тот же гул моторов, та же поездка с постоянными остановками, те же способы перевозки. И только здесь, в сердце одного из беднейших городов полушария, отец и сын отъедут от школьных ворот на велосипедах и беззаботно покатят по улицам мегаполиса. В большинстве современных городов об этом не стоит даже мечтать. Но это была наглядная демонстрация революции, совершенной Пеньялосой, и все желающие фотографы могли запечатлеть счастливый город.
Мэр счастливого города
Энрике Пеньялоса в Боготе, 2007 г.
(ANDRES FELIPE JARA MORENO, FUNDACION POR EL PAIS QUE QUEREMOS)
«Смотрите! — крикнул он мне, указывая мобильным телефоном на многочисленные велосипеды вокруг нас. — Представьте, что нам бы удалось сделать так, чтобы весь город стал удобным для детей».
Мы двигались по широкой улице, на которой действительно было много детей, а также бизнесменов в строгих костюмах, девушек в коротких юбках, мороженщиков с холодильными камерами на трехколесных велосипедах, торговцев, продающих арепы
[18] с тележек с духовками. Все эти люди выглядели счастливыми. И сын Пеньялосы мог безопасно передвигаться по городу — не из-за телохранителей отца, а поскольку не боялся, что его собьет не успевший затормозить автомобиль. Солнце постепенно садилось, Анды окрашивались в огненный цвет. Мы проехали по широким улицам и свернули на запад вдоль магистрали, построенной только для велосипедов. Мальчик обогнал нас и помчался вперед. Пеньялоса оставил мысли о своей политической кампании. Он расхохотался и ускорился вдогонку за сыном. Телохранители пыхтели и усердно крутили педали, стараясь не отставать от шефа. Замыкал процессию Хуан, наш фотограф, на погнутых колесах.
Тогда я еще не был уверен в правоте Пеньялосы. Кто может утверждать, что один способ передвижения лучше других? Как может кто-то разбираться в потребностях человеческой души, чтобы создать город для счастья?
Но в тот момент я забыл все свои вопросы. Я отпустил руль, раскинул руки навстречу прохладному ветру и вспомнил свое детство: проселочные дороги, прогулки после школы, неспешные поездки и ощущение полной свободы. Я чувствовал себя восхитительно. Город был моим. Путешествие началось.
Глава 2. Город всегда был проектом по созданию счастья
Вопрос о смысле человеческой жизни ставился бесчисленное количество раз; удовлетворительный ответ на него пока что не был найден, может быть, его вообще не найти… Мы обратимся поэтому к более скромному вопросу: что сами люди полагают целью и смыслом жизни, если судить по их поведению, чего они требуют от жизни, чего хотят в ней достичь? Отвечая на этот вопрос, трудно ошибиться: они стремятся к счастью, они хотят стать и пребывать счастливыми.
Зигмунд Фрейд. Недовольство культурой
[19]
То, что создает счастье или какую-нибудь из его частей, или что делает его из меньшего большим — всё такое следует делать, а того, что разрушает счастье, мешает ему или создает что-нибудь ему чуждое, — всего такого не следует делать.
Аристотель. Риторика
[20]
Если бы вам довелось гулять по Афинам чуть больше 2400 лет назад, рано или поздно вы бы обязательно вышли на агору — широкую рыночную площадь, по периметру которой стояли правительственные учреждения, суды, храмы, алтари богов и статуи героев. Это было удивительное место, одновременно величественное и суматошное из-за торговли. Если бы вы протиснулись сквозь толпу торговцев, возможно, вы бы увидели человека с бородой, ведущего философскую беседу на веранде одного из залов на окраине агоры. В нем вы, несомненно, узнали бы Сократа, который регулярно вступает с кем-то из горожан в диалог и задает вопросы, заставляющие их по-новому взглянуть на мир вокруг. «Разве не все люди желают счастья? Или это просто нелепый вопрос?» — интересовался Сократ у одного из своих собеседников
[21]. Получив ответ, который дало бы, вероятно, большинство, он продолжал: «Хорошо, но, если каждый из нас хочет быть счастливым, как мы можем стать счастливыми? Это следующий вопрос».
Агора
Греческая философия хорошей жизни была воплощена в сердце Афин. Рыночная площадь, агора, по периметру которой стояли статуи, храмы, суды и правительственные учреждения, представляла собой общественное место, где бойко шла торговля товарами и происходил свободный обмен идеями. (Роберт Лэддиш. Все права защищены, WWW.LADDISH.NET)
Если мы стремимся понять, возможно ли трансформировать город так, чтобы он делал жителей счастливее, начинать нужно с другого вопроса: что именно мы вкладываем в понятие счастья? Он интересовал афинское общество и с тех пор занимал умы философов, гуру, юристов и, конечно, градостроителей. Большинство из нас убеждены, что счастье есть и к нему надо стремиться, но его направления и характер всегда кажутся непостижимыми. Можно ли назвать так удовлетворенность или это состояние, противоположное несчастью? Даже прямые определения субъективны: монах воспринимает счастье иначе, чем банкир, медсестра или архитектор. Для одних верхом блаженства может быть флирт на Елисейских полях. А другим достаточно жарить сосиски на скрытом от посторонних глаз заднем дворе.
