Главными мишенями для ярости Джордана оставались иностранные звезды команды: Люк Лонгли, выходец из Австралии, и Тони Кукоч, чьей родиной была Хорватия. По всеобщим свидетельствам и словам самого Джордана, его отношение к ним было очень суровым, и так продолжалось на протяжении всех трех его последних сезонов в «Чикаго». «Эти парни были очень талантливыми, особенно Тони, он был невероятно одаренным игроком, – говорил Керр. – А Люк был внушительной фигурой как в прямом, так и переносном смысле. Он был нужен нам, чтобы заполнять пространство в «краске», служил якорем нашей защиты, делал подборы, но чтобы увидеть от него полную отдачу, необходимо было разжечь в нем огонь. Думаю, что именно по этой причине Майкл, Фил, Текс и Скотти не давали этим парням спуску. Они делали так, потому что эти игроки нуждались в постоянной мотивации. Думаю, что Тони был очень расслабленным. Я тоже внешне очень спокойный, но меня легко можно завести. У меня есть такая «кнопка», нажми ее и все… особенно во время игры. Я мог так сильно разгневаться, как в тот день с Майклом, что мог цапнуть. От Тони же я никогда подобного не видел. Никогда не видел, чтобы Люк огрызался, и из-за этого они становились объектами травли Майкла».
Текс Уинтер подмечал каждый нюанс командной динамики, но особенно сильно его поражала эволюция Джордана, начавшаяся после его возвращения в игру. «Для него это был еще один способ бросить себе вызов», – теоретизировал пожилой тренер, отмечая, что по причине крайне жесткого отношения к партнерам у Джордана самого не оставалось возможности подводить команду.
Керр соглашался: «Если взглянете на его прошлое, то увидите, что в нем было полно моментов, когда он создавал себе какие-то трудности, бросал самому себе вызовы, чтобы поднять уровень своей игры. Больше всего поражает меня то, что установленные им стандарты настолько непостижимо высоки, что с нашей стороны почти что несправедливо требовать от него соответствия им. Это невероятно. На какую бы арену мы ни приехали в течение сезона, все ждут, что он наберет там 40 очков. Ему это нравится. В этом проявляется удивительная черта его характера. Он сочетает в себе потрясающий талант, исключительную трудовую этику, баскетбольное мастерство и соревновательный дух. Это просто невероятное сочетание».
Два года спустя, оглядываясь в прошлое, Джордан признается, что порой настолько сурово относился к людям, что они сбегали от него в ужасе. «Вы лучше поймете меня как лидера, если будете относиться к делу с такой же мотивацией, таким же понимаением того, чего мы пытаемся достичь и что для этого требуется, – объяснял он. – Итак, если мы с вами не ладим, то вы совершенно точно не поймете, какие решимость и целеустремленность нужны, чтобы победить. Так что если люди сбегают от меня, то не потому, что я намеренно веду себя так, чтобы заставить их сбежать. Я веду себя так, потому что стремлюсь дать им понять, что требуется для того, чтобы стать чемпионом, что нужно для того, чтобы посвятить себя делу борьбы и победы. Я не каждый день веду себя сурово. Бывают дни, когда нужно расслабиться и дать напряжению сойти. Но в большинстве случаев, если нужно концентрироваться на цели, то нужно концентрироваться. Как лидер я должен доносить это до игроков. И я не одинок в этом стремлении, – подчеркивал он, эхом повторяя слова Керра. – Пип занимается тем же самым, Фил тоже. Но я, пожалуй, делаю это более последовательно и регулярно, потому что я здесь дольше всех. Я чувствую, что обязан следить за тем, чтобы мы соответствовали тем же ожиданиям, поддерживали тот же уровень амбиций».
Джордан хорошо знал, что такое запугивание, ведь у него был опыт противостояния с «Пистонс» – командой, не стеснявшейся колотить во время игр. Он считал, что должен передать эти знания другим. Он принял это решение в 1990 г., когда изо всех сил боролся за победу, а потом осознал, что его партнеры не следовали его примеру. Он решил, что больше не окажется на поле битвы в окружении малодушных людей. «Это обязательное условие – прохождение через жуткие разочарования и неудачи, которые ты испытываешь, играя за команду проигравших против команды чемпионов», – говорил он впоследствии, и его глаза сужались, глядя из-под нахмуренных бровей. Джордан схватил свою команду за горло, чтобы поднять ее эмоциональный уровень. Одно осознание этого до глубины души поразило Стива Керра. «Так вот оно что!» – подумал он.
Джордан с готовностью признавал, что его статус в профессиональном баскетболе, позволял ему совершать такие поступки, которые не сошли бы с рук ни одному другому игроку – и даже, наверное, тренеру. «Не хочется поступать так, чтобы люди со стороны неправильно интерпретировали наши отношения, – сказал он. – Тут нет ничего личного. Я люблю всех своих партнеров. Я ради них что угодно сделаю. Я буду тянуться к ним изо всех сил, чтобы они стали успешными. Но и от них я жду того же. У них должно быть лучшее понимание, что требуется для достижения успеха».
То, что Джордан периодически гонял некоторых игроков, претендовавших на партнерство с ним на паркете, «наверное, было даже к лучшему», говорил Керр. Он добавлял: «Нужно избавляться от людей, которые не могут принести реальной пользы. А Майкл умеет выискивать таких ребят, находить слабости…»
«Очевидно, что у нас у всех есть какие-то слабости, – делал вывод Керр, смеясь. – Но только не у Майкла. Тем, что он делает, он вынуждает нас сражаться и быть конкурентоспособными, преодолевать эти слабости и не мириться с ними, а работать над ними, улучшать самих себя и результаты».
«Но не путайте, – говорил Керр, – то, что делал Джордан – чистой воды спортивные вызовы. Он очень много раз подбадривал нас».
«Я подозреваю, что Ларри Берд был таким же, – говорил тренер Чип Шефер, – и по опыту наблюдений за бесчисленным количеством тренировок «Лейкерс», с игроками которой я занимался во время учебы в Университете Лойола Мэримаунт, могу сказать, что Мэджик Джонсон был на тренировках той еще сволочью. Стоит тебе выронить мяч после его паса, промазать лэй-ап или упустить соперника в защите – бог мой, если бы взглядом можно было убивать, думаю, погибших было бы много».
Потребовалось какое-то время, чтобы публика начала обращать внимание на эту более суровую и колючую версию Джордана. Брюс Левин, репортер чикагской спортивной радиостанции, хорошо узнал Джордана за минувшие годы. Понемногу Левин стал подмечать перемены, произошедшие в звезде после смерти Джеймса Джордана, и понимать ее значение для баскетболиста. «Вплоть до недавнего времени он был самой безучастной суперзвездой, потому что не позволял внешнему воздействию как-то сказываться на себе, – объяснял Левин в то время. – Он мог сидеть в раздевалке перед игрой, делать растяжку и при этом 30–40 минут разговаривать с нами обо всем, кроме баскетбола. Он находился на полу, растягивая мышцы, а мы сидели рядом и 45 минут разговаривали обо всем понемногу. Веселились и шутили. Он задавал вопросы. Он очень любознательный, всегда хочет узнавать что-то новое. Он по-прежнему продолжал учиться, познавать жизнь и образовывать себя. Но когда случилась смерть его отца и он увидел, как ее преподнесли СМИ, то стал иначе относиться к ним, и прежних отношений уже никогда не было. Теперь он не доверяет большинству СМИ, даже таким людям, как я, с которыми у него были приятельские, почти дружеские отношения. Все переменилось в одночасье. Он в какой-то степени очерствел. Он по-прежнему очень щедро выделял нам, журналистам, свое время, но развлекательная составляющая нашего общения пропала, ее больше не было ни с его, ни с нашей стороны».
