Уже который раз после свадьбы мать со слезами на глазах выпроваживала дочь к мужу с узелком в руках. Миновав темный переулок, они прошли через западные ворота, через которые оживленно проходили девушки и молодые женщины, несшие святую воду для приношений. Не отставая ни на шаг, за матерью с узелком в руке шла Ённан. В тот момент она казалась такой смирной, такой послушной, словно ягненок. Ханщильдэк же была похожа на пастуха, ведущего за собой отбившуюся от стада овечку. Прошли село Дэбатголь. Вокруг не было ни души. Со всех сторон на них надвигалась густая ночная тьма. Они шли по мосту, под которым плескалась морская вода, и две их тени, следуя за ними, плыли по воде то впереди, то сзади.
— Мам.
— Что?
— В прошлый раз, когда Ёнхак снова избил меня, ночью я убежала к Ёнсук.
Мать промолчала.
— Когда я прибежала к ней, застала у нее в доме врача. Она мне сказала, что Донхун заболел.
— А мне она ничего не говорила.
— Донхун спал, а доктор сидел дома у Ёнсук и пил водку.
— Водку?
— Ну да.
— Наверно, она его угощала из вежливости, что пришлось вызвать так поздно, — ответила Ханщильдэк, но на душе у нее стало неспокойно.
— Да как так можно! Придти поздно ночью к одинокой вдове пить водку! — пройдя несколько шагов, не вытерпев, буркнула Ённан. — Мам!
— Что?
— Я больше не могу так жить! Даже собственные родители не признают его за человека, а младший брат и вовсе обращается с ним, как с собакой.
— Какой бы Ёнхак ни был, все равно он ему родной брат.
— Он еще и ворует. Не могу уже так больше!
— Потерпи немного, может, и …
Но как бы мать ни утешала дочь, она с горечью понимала, что надежды никакой не было. Еще больнее ей становилось от сознания своего бессилия, — таким безвыходным казалось это положение. Они достигли села Дороголь и остановились у ворот большого дома, где жили Ёнхак и Ённан. Ханщильдэк посмотрела на дочь и сказала:
— Дитя мое, — она поправила спадавшие на лоб дочери пряди волос и продолжила: — со служанкой пошли мне вещи, которые нужно постирать или зашить. Я все сделаю и пришлю обратно, — Ханщильдэк достала платок, вытерла слезы и высморкалась. — Иди скорее домой, — она протолкнула дочь в полуоткрытые ворота и прислушалась.
— Эй ты! Ночь уже, где это тебя носит? А?! — послышался голос Ёнхака.
— Да заткнись ты! Дитя, заходи поскорее в дом, — ответила вместо Ённан свекровь.
Только тогда Ханщильдэк развернулась и засеменила по переулку, ступая по своей тени. Ей все время казалось, что кто-то смотрел ей вслед.
Проходя через Дэбатголь, она вспомнила, что ей говорила Ённан о Ёнсук, и решила навестить ее. Ханщильдэк подошла к воротам дома старшей дочери и потрясла их:
— Ёнсук!
Ответа не последовало.
— Спите?
Дом был тих.
— Ёнсук! — позвала она еще раз и снова потрясла ворота.
— Кто тут еще так поздно? Кому не спится? — ворча, на стук вышла старая служанка Ёнсук. — Ай-гу! Да неужели это вы, госпожа?! — открыв ворота, ужасно смутилась старушка.
— Спите уже, что ли?
— А-ага, да мы тут… — в большом смущении, не зная, что и ответить, промямлила старуха.
Ханщильдэк, не медля, решительно прошла в дом.
— Да куда ж вы это?..
— А что? — строго взглянула на нее Ханщильдэк. — Вот, проходила мимо Дороголя и решила дочь навестить, — и стала снимать обувь у порога. — Ёнсук! Спишь, что ли?
Вдруг дверь с шумом открылась, и из нее быстро вышла Ёнсук, заслоняя собою вход в дом:
— Что за дела ночью-то? — Волосы ее были расплетены.
— Проходила мимо, вот и зашла. Такой мороз стоит, правду говорят, что в праздник бога ветра замерзает вода в горшках. — Ханщильдэк, ни о чем не подозревая, направилась было в комнату.
Но вдруг оттуда послышался странный шорох и звук открывающейся задней двери.
— Кто-то в комнате, что ли? — Мать побледнела.
— Кто может быть-то? — Лицо Ёнсук перекосилось.
— Т-только что кто-то… кто-то из комнаты вышел…
— Вышел? Да не может быть! — не совладав с собой, дрожащим голосом соврала Ёнсук.
Но тут раздался новый звук на заднем дворе, как будто кто-то перелезал через ограду и спрыгивал с нее.
— Вот! Слышишь?
— Вор, наверное, — успокоившись, хладнокровно ответила Ёнсук.
— Ой-гу! Что же это делается-то?! — вскрикнув, Ханщильдэк закрыла руками лицо.
— Что с вами? Соседи проснутся.
Услышав это, Ханщильдэк развернулась и вышла за ворота.
— Запри двери, — ворчливо приказала старой служанке Ёнсук, не двигаясь с места.
Старуха проковыляла до ворот и заперла их.
— На что двери-то, коли не закрываешь? Что на неприятности нарываешься? — со злостью сплюнула у порога Ёнсук.
— Ничего страшного. Разве родная мать вас не поймет? Хе-хе-хе… — пошловатая улыбка искривила изрытое морщинами лицо старухи.
Ёнсук вошла в комнату, рассерженно пнула скомканное одеяло и уселась на пол:
— Найдешь ли где сейчас целомудренную девицу? Тьфу! Кто сказал, что все, у кого есть муж, верны ему до гроба? — пробормотала Ёнсук, поднимая мужской ремень с пола, свернула его и положила в ящик комода.
Выбежав из дома старшей дочери, Ханщильдэк побежала в Манчакголь и там взобралась на скалу Шамана. На вершине скалы она села на землю, вытянула ноги и горько заплакала. Подхваченный ветром плач унесся далеко в море.
Пьяный ухажер
В тихой комнате, наполненной ароматами каких-то трав с примесью косметики, за столом, перед стаканом с выпивкой, расслабившись, сидел аптекарь Ким. Глаза у него уже изрядно покраснели. За окном смеркалось. Была включена лампа, от ее бисерного абажура в комнату струился приглушенный уютный свет. Перед аптекарем, сложив руки на коленях, сидела Сочон. Она была одета в белое траурное платье. Лицо ее покрывал легкий румянец, и выглядела она очень привлекательно. Они уже долго сидели так, не говоря друг другу ни слова. Молчание угнетало обоих. Атмосфера в комнате располагала к близости. Сочон, как ни пыталась ухватиться за малейшее слово, чтобы начать разговор, но желание говорить пропадало, как только она встречалась с равнодушным взглядом Кима.
— Господин, ну скажите хоть что-нибудь!
Аптекарь Ким поднял голову и пристально посмотрел на девушку.
— Как же не подумать чего-нибудь плохого, когда вы сидите у меня уже столько времени и не проронили ни слова?
