— Я не могу сейчас так думать. Наоборот, мне кажется, что кто-то проклял меня.
— Какие страшные слова ты говоришь! — с серьезным выражением лица упрекнула Кейт. — Ёнбин, может, мы вместе помолимся? Доверим Богу все несчастья, которые произошли с твоей семьей, помолимся за твою боль и печаль? — Кейт слегка постучала по плечу Ёнбин.
Ёнбин мотнула головой:
— Я не буду молиться. Как я могу призывать Господа, когда моя душа до краёв наполнена ненавистью и разочарованием?
Кейт склонилась в молитве и помолилась одна. Потом встала и, спокойно улыбаясь, посмотрела на Ёнбин.
— Вы сказали, что я молодое дерево? — спросила ее Ёнбин.
Кейт кивнула.
— Нет, вы ошибаетесь! — Ёнбин вскочила с места. — Я ухожу.
Кейт в упор посмотрела на Ёнбин.
— Мисс Кейт, простите меня. Я приду к вам, когда обрету мир в душе.
Кейт молча кивнула.
— Спокойной ночи!
Ёнбин толкнула дверь и вышла на улицу. Все вокруг было залито бледным лунным светом. Ёнбин побежала вниз по склону холма.
«Бедная Ёнбин», — подумала Кейт, провожая взглядом убегающую Ёнбин, затем закрыла окно и села в раздумье.
Ёнбин вернулась домой с видом, как будто ничего с ней не произошло. Вошла через задний двор. В доме было темно и тихо, словно в нем не было ни души. Она села на веранде, подняла глаза к небу и стала вспоминать разговор с Хонсопом во дворе Сэбёнгвана и разговор с Кейт. Теперь ей казалось, что все это произошло так давно, она вспоминала все случившееся, как немой черно-белый фильм. Только что увиденные картины удалились от нее, но душу все еще переполняла мучительная грусть. После того как она назвала Хонсопа чужим, в ней зародилось чувство опустошения и крайнего одиночества.
— Госпожа Ёнбин?
Она повернулась на голос.
— А, это ты Ёмун?
— Да, я. Вас матушка зовет, — из темноты вышла девушка-служанка Ёмун.
— Хорошо, сейчас приду.
Ёнбин вошла в свою комнату, включила свет и посмотрелась в зеркало. Глаза были красные, но то, что она плакала, не было заметно. Она вышла из комнаты и прошла к матери. Ёнхэ уже спала, Ёнок и мать сидели друг против друга.
— Куда это ты ходила?
— К мисс Кейт.
— Слышала что о Донхуне?
— Да, Ёмун говорила…
— В пруду ничего не нашли, — думая, что Ёнбин не знает, сказала Ханщильдэк и, подчеркивая свою уверенность в невинности Ёнсук, продолжила: — моя дочь не может так поступить со своим дитем.
— Конечно, нет. Наверняка нашлись те, кому стало завидно, что у вдовы хорошее состояние, — сухо отрезала Ёнбин.
Лицо матери просветлело:
— И для чего только нужно людям распускать такие слухи? Они обязательно будут наказаны за это. Я просто уверена, что у них нет ни единого доказательства, чтобы обвинять мою дочь.
— Раз вины нет, значит, все скоро закончится. Мама, вы бы поели что-нибудь, а то совсем ослабели.
— Да-да, ты права. Мне еще долго жить. Выдам вас всех замуж, увижу, как вы хорошо живете, и умру, — произнесла мать слабым голосом, как бы предчувствуя близость смерти и все равно смутно надеясь на какое-то чудо.
Ёнбин, в глубине души подавляя свое одиночество и грусть, упросила мать лечь и заснуть. А потом вместе с Ёнок вернулась в свою комнату.
Крайняя степень унижения
Тело утопленного ребенка так и не нашли в пруду. Когда дело обрело публичную огласку, жена врача, пораженная таким оборотом событий, чтобы спасти своего мужа, заявила, что он никакого отношения к убийству ребенка не имеет. Через некоторое время, когда никаких весомых причин для того, чтобы обвинить в преступлении Ёнсук и врача, не было найдено, их освободили.
В день освобождения Ёнсук толпа любопытных скопилась у крыльца жандармерии. Дети залезли на деревья, чтобы лучше видеть, старики же кричали на давящую сзади толпу:
— Что толкаетесь-то? Мы тоже хотим видеть!
День освобождения Ёнсук из-под стражи совпал с днем работы рынка. У жандармерии столпились торговцы, пришедшие с холма Джандэ, люди с островов, и учинили большой скандал.
— Что это вы так кричите? Да объясните же мне, наконец, что стряслось-то? — пытался узнать правду какой-то селянин с корзиной, наполненной овощами.
— Вон, полюбуйся на эту сволочь. Убийца она.
— Что-о? Убийца?
— Нагуляла на стороне ребенка, да и убила его своими же руками! Сволочь этакая.
— Приговорить ее к смерти — и все тут!
— Конечно, приговорить! Но ты только посмотри: она снова свободна и выходит из тюрьмы, как ни в чем не бывало!
— Как же так?
— Говорят, что она — лиса-оборотень, она так околдовала следователей, что те и пальцем шевельнуть не смогли.
— Может ли такое быть?
Болтовню стариков услыхал носильщик, он цинично усмехнулся и добавил:
— Видимо, у нее было чем уговорить японских жандармов, чтоб те отпустили ее ненаказанной. Язык у неё подвешен. Да к тому же еще и красавица.
— Так неужели именно из-за этого ее отпустили?
— Еще бы. Перед красотой женщины никто не устоит.
Неожиданно гудение толпы, похожее на пчелиное жужжание, оборвалось. Из здания жандармерии вышла Ёнсук. Охранники оттеснили толпу, освобождая ей дорогу, но через некоторое время толпа вновь скопилась около крыльца.
— Идет! Идет! — закричали дети.
В дверях появилась Ёнсук, она гордо обвела взглядом окружавшую ее толпу и, высоко подняв голову, выступила вперед.
— Ах, ты змея подколодная! — выругался кто-то из толпы.
Ёнсук тут же остановилась и, показывая всем свои руки, выкрикнула:
— Это я‑то змея? Да что ты знаешь, чтобы обвинять меня?
Толпа невольно отступила назад.
— Думаете, что я вас так всех оставлю? Я не умру до тех пор, пока не отомщу каждому из вас за свое унижение! И костей ваших не пожалею! — шла, огрызаясь, по улице Ёнсук.
Толпа какое-то время следовала за ней по пятам, изрыгая в ее адрес проклятия. Когда Ёнсук достигла Дэбатголя, за ней бежали уже только дети. Ёнсук подобрала с земли камень и бросила в них, но те все равно, дразня и издеваясь, бежали за ней. Женщины, вышедшие на шум из домов, смотрели на них и ворчали между собой.
Ёнсук же продолжала выкрикивать:
— Слушайте все! Я не успокоюсь, пока не отомщу всем своим обидчикам и этой сволочи!
— Гляньте-ка, она и точно не пощадит брата своего мужа.
— Настоящая ведьма! С ней лучше дел не иметь, а то, глядишь, порчу наведет. Страшнее разъяренной тигрицы. Могут ли люди спокойно спать после таких угроз?
