Отказ
Дела в доме аптекаря стремительно шли под откос. Но дела Ёнсук, какие бы странные и грязные слухи ни ходили о ней, напротив, неуклонно шли в гору. Хотя и считается, что через пару месяцев люди забывают происшедшее, печать бесчестия, павшая на Ёнсук, никак не сходила с нее. На нее все так же показывали пальцем, но никто не мог устоять перед ее деньгами, деловым натиском и хорошо подвешенным языком. Не было ни одного мелкого торговца или рыбака, который бы не занимал у нее. Как бы они ни бранили Ёнсук за ее амбиции и грубость, в ее присутствии они не смели показать и малейшего недовольства, относились к ней с почтением, как к высокопоставленной персоне. Только так можно было заполучить в долг ее деньги. Вполне возможно, что именно такой способ Ёнсук и избрала для мести за свое прошлое унижение. Она все больше стала украшать свою жизнь — одеваться в роскошные наряды и покупать драгоценности. Все больше она требовала к себе уважения от своих клиентов, но постепенно одного уважения стало не хватать, чтобы заполучить от нее деньги. Ее изобретательность на способы добычи денег и скупость поражала всех в округе.
«Что ни говори, а деньги — это главное в жизни», — это высказывание стало для Ёнсук неоспоримой философией жизни.
Ворота аптекарского дома заскрипели, и во двор вошла Ёнок. Вот уже несколько месяцев как она была женой Гиду.
— Это ты, Ёнок? — очнувшись, спросила Ханщильдэк, которая до этого сидела в полном забытье.
— Да, мы вместе пришли, — ответила служанка Ёмун.
— Дитя мое, пришла, наконец, — обратилась к Ёнок Ханщильдэк.
— Пришла, — Ёнок появилась из-за спины Ёмун, — я и так уже собиралась навестить вас, а тут как раз пришла Ёмун, вот вместе и пришли.
Ёнок опустила на пол узелок и вздохнула с облегчением. Она была беременна.
— А отец дома? — спросила Ёнок.
— Нет, вышел. В последнее время он целыми днями где-то пропадает. Это просто убивает меня…
Мать и дочь посмотрели друг на друга и вздохнули.
— Рыбаки жалуются, что рис закончился, вот-вот разразится скандал. Что делать-то? Ума не приложу? — поделилась своей заботой Ханщильдэк.
— А что, они присылали к вам кого-то? — спросила Ёнок.
— Да, утром посыльный от них приходил… — не договорила мать.
Служанка принесла пиалу с настоем из трав, поставила ее перед ними и вышла.
На затененную ограду дома села сорока и громко затрещала.
— Желанный гость, что ли, придет?
Сорока взлетела. Ханщильдэк придвинула к себе пиалу с лекарством и разом выпила. Ее волосы растрепались на ветру, лицо осунулось и выражало глубокую усталость.
— Матушка? — обратилась к ней Ёнок.
Ханщильдэк поставила пустую пиалу и, сморщившись, взглянула на дочь.
— Может, сходить к Ёнсук? Она одалживает деньги чужим людям, неужели она не одолжит своей матери?
— Я уже думала об этом, но почему-то язык не поворачивается попросить.
— А как же тогда? Любишь — не любишь, все равно мы одна семья.
— Это я сама долгое время не ходила к ней. Хоть я и родила ее, идти к ней противно.
Ханщильдэк уже не раз думала о том, чтобы сходить к старшей дочери, и сегодня она позвала Ёнок именно для того, чтобы вместе пойти к ней. Но поскольку Ёнок первая завела о ней речь, мать смутилась и чуть было даже не передумала. Ёнок с трудом уговорила мать, и они отправились в путь.
Когда они стали подниматься на западный холм, Ёнок стала задыхаться. Чтобы дышать, ей приходилось высоко поднимать плечи.
— Малыш хорошо двигается?
— Ага.
— Хватит тебе уже нашими делами заниматься, я как-нибудь сама позабочусь о нашем хозяйстве.
После того как семейная швея была уволена, забота по пошиву одежды перешла к Ёнок. Ханщильдэк уже плохо видела и с трудом могла вставить нитку в иголку, но всегда аккуратный аптекарь по-прежнему требовал особого ухода за своей одеждой. Сколько бы трудностей ни претерпевало хозяйство, он нисколько не изменял своему прежнему образу жизни. По причине болезни желудка он стал еще более привередлив в еде. Стал чаще хаживать к кисэн Сочон, но переодевался в новый костюм только дома. Ханщильдэк не могла на него жаловаться, так как он не тратил на кисэн денег.
Мать и Ёнок, дрожа от страха и плохого предчувствия, вошли во двор дома Ёнсук, словно в дом чужого человека. Ёнсук сидела на террасе и ела тток, макая его в мед. Когда Ханщильдэк и Ёнок появились, Ёнсук бросила на них подозрительный взгляд. Те же, не смея приблизиться, топтались во дворе на расстоянии.
— Ай-го, каким это ветром вас всех, да еще и сразу, занесло в наши края? — с издевкой спросила Ёнсук.
Ёнок взяла мать за руку и подвела к тому месту, где сидела Ёнсук.
— Ну, садитесь, что ли, — сказала Ёнсук и подвинула к ним тарелку с ттоком.
— Ничего, сестра, спасибо.
— А ты, я смотрю, втихаря замуж вышла? А, ну да, я и позабыла, что вы меня считаете падшей женщиной, которая недостойна даже посетить свадьбу своей родной сестры! Это же такой позор! Спасибо за ваше внимание ко мне! — фактически Ёнсук была права, но упреками она возвышала себя и унижала мать и сестру.
— Ты же знаешь, что свадьбы как таковой и не было, мы всего лишь произнесли клятву перед святой водой, — не уступая сестре, ответила Ёнок, не заметив, как заволновалась в этот момент мать.
— А что так? Да разве может быть такая скромная свадьба у дочери аптекаря Кима?!
Мать и Ёнок молчали, как виноватые.
— Эй, Сунэ, ну-ка принеси еще тток! — отвернувшись от них, позвала служанку Ёнсук и затем неожиданно спросила: — Как дела-то у вас? — Но этот вопрос прозвучал с большим опозданием.
— Так, помаленьку, — вымолвила свое первое слово Ханщильдэк.
— А что отец? Говорят, он живет теперь у Сочон?
— Чтобы успокоить свои нервы.
— А что так? Дочери достали, что ли?
На покрытом морщинами лице Ханщильдэк проступили следы гнева. То, что аптекарь сильно сдал именно из-за своих дочерей, было сущей правдой, но слова Ёнсук задели мать за больное место и разозлили ее. Несмотря на это, она сумела проглотить обиду и сказала:
— Все в Тонёне знают, что мы разорены, одна ты, что ли, не знаешь?
— Так поэтому у него депрессия? Поэтому он ходит к Сочон?
Если бы это было раньше, мать просто не отреагировала бы на такие слова, но в последнее время она сильно изменилась. Глаза у нее заблестели.
Когда служанка принесла на небольшом столе тток и острый рассол с кимчи, Ёнсук снова предложила отведать угощенье, но у её гостей словно комок в горле встал. Ни мать, ни Ёнок так и не прикоснулись к еде. Стол убрали. Ёнсук все в том же духе обратилась к Ёнок:
