— Этого негодяя надо не освобождать, а держать в тюрьме до самой смерти, иначе он выйдет и снова начнет колоться!
Старик Чве был в ярости от того, что поведение сына запятнало его доброе имя.
Псевдопохороны
Ханщильдэк обязательно посоветовалась бы с Ёнок, и дочь, конечно, помогла бы своей матери, если бы это было простым делом. Но мать знала точно, что в случае жертвоприношения духам Ёнок обязательно откажет ей в помощи и назовет это поклонением сатане. Ханщильдэк приготовила все так, как ей сказал предсказатель, и позвала к себе Ённан. Ей очень хотелось поделиться своими терзаниями с золовкой Юн Джоним, но она считала постыдным обращаться к ней со своей личной, а не семейной просьбой. Юн, конечно, никогда бы не упрекнула ее в том, что она хочет на старости лет пожить подольше, и все-таки Ханщильдэк осуждала себя за это желание. На протяжении стольких лет она ставила свои интересы и нужды, начиная с того, что есть и во что одеваться, на последнее место, уступая прежде всего интересам семьи, и сейчас, когда ей пришлось решать свою собственную проблему, она сильно осуждала себя.
Настал назначенный для ритуала день. Пришла шаманка, пришла и Ённан. Единственное, о чем беспокоилась Ханщильдэк, — чтобы муж не вернулся от Сочон во время ритуала.
Ярко-кровавая заря окрасила все небо. Под крыльцом дома с перевязанными ногами лежала курица. Ее круглые глаза, похожие на стеклянные бусины, были неподвижны. Рядом лежала соломенная подстилка.
Наконец читающая свои молитвы шаманка встала и приказала Ённан и служанке Ёмун:
— Я перережу горло курице, а вы как можно скорее покройте этой подстилкой свою мать, распустите волосы и все время причитайте, понятно?
В шаманку уже вошел дух, и она говорила эти последние указания, неистово сверкая глазами.
— Понятно, — хором ответили Ённан и служанка Ёмун, стоящие перед ней, как две школьницы.
Шаманка высоко подняла голову, в одну руку взяла большой, остро отточенный кухонный нож, другой схватила за крылья связанную курицу. Курица затрепыхалась, вращая стеклянными бусинками глаз. Шаманка поднялась на террасу, встала на пороге открытой комнаты, прижала к нему курицу и несколько раз, громко вскрикнув, полоснула её по горлу.
— А-ат! — вскричала шаманка и подняла окровавленный нож. Густая кровь начала растекаться по порогу дома. Желтые лапы курицы судорожно дрожали.
К Ханщильдэк подбежала Ёмун и покрыла ее голову соломенной подстилкой.
— Ай-го, ай-го! — распуская волосы, запричитала Ёмун.
Ённан, тупо смотревшая на текшую густую кровь, тоже начала причитать и рассеянно распускать волосы:
— Ай-го, ай-го! — не переставая, повторяла Ёмун.
Шаманка быстро завязала мертвую курицу в лоскут ткани и вынесла во двор. Глазами дала условный знак служанке. Та вскочила, побежала на кухню и вынесла заранее приготовленный стол. Когда шаманка и служанка вышли за ворота, Ханщильдэк сбросила с себя подстилку и встала.
Наблюдавшая за всем этим ужасным действом Ённан истерично рассмеялась:
— Ой-ой-ой… чуть было не померла со смеху… Ой-ой-ой…
— Что придуриваешься?! Прекрати смеяться! — упрекнула ее Ханщильдэк и стала смывать кровь колодезной водой, затем вошла в дом и переоделась в чистую одежду. Но Ённан всё продолжала смеяться, прикрыв рот рукой.
— Все равно я долго жить буду. Никакая смертная тень не настигнет меня. Не для себя стараюсь, для вас же. Детям мать нужна.
— Мам? Если так сделаешь, то не умрешь, что ли?
— Чтобы не умереть, надо принимать меры заранее, — Ханщильдэк смутилась.
— Тогда все смертные будут меры предпринимать, чтобы жить по тысяче лет…
— Когда настанет твой час, уже ничем не поможешь. Сколько было случаев внезапной смерти…
Ханщильдэк вошла на кухню, за ней просеменила Ённан. Ханщильдэк взяла три вида орехов: грецких, кедровых и гинкго. Разложила их на разносе, туда же положила яблок, груш и хурмы. На отдельные деревянные тарелки с никелевым украшением разложила белый рисовый хлеб бэксольги, различные печеные сладости и приготовленные салаты из трав.
— Ай-гу! Была б у меня сноха, разве б я это сама делала? — вздохнула мать.
Ённан тем временем пробовала на вкус все, что было приготовлено для жертвоприношения.
— Бедное, несчастное ты существо, — сказала мать.
— Это еще почему? — сказала Ённан, уплетая за обе щеки сладости.
— Эх, да как ты можешь! Мать у тебя на волоске от смерти, муж в тюрьме, а ты даже и ухом не ведешь. Мне кажется, никогда ты не образумишься, до самой своей старости.
— Разве твоими беспокойствами поможешь, мам? По мне лучше, чтоб этот наркоман помер уже или всю жизнь провел в тюрьме. — Хотя Ённан в своих рассуждениях и была как малый ребенок, она произнесла эти слова, обняв мать за плечи.
— Не говори так, побойся неба.
— А что изменится, если его освободят? Опять меня избивать будет, да целыми днями воровать у честных людей.
Ханщильдэк лишь вздохнула:
— Такая уж твоя судьба — жить с таким мужем. А моя судьба — заботиться о такой дочери, как ты. Какова бы ни была наша судьба, мы все равно должны жить по-человечески.
— Этим ты хочешь сказать, чтобы мы жили вот так до самой смерти? — со слезами на глазах спросила Ённан. В тот момент матери показалось, что к Ённан вернулось прежнее ясное сознание.
Ханщильдэк с опаской посмотрела на дочь. Она услышала от дочери то, что не следовало было слышать матери: что она больше страдала не от того, что ее муж был наркоманом, а от того, что был импотентом.
Вернулась шаманка. Она погребла убитую курицу в горах. Похороны курицы означали псевдопохороны Ханщильдэк. Вымыв руки, шаманка, повернувшись в сторону кухни, спросила:
— Ну что, готовы?
— Да, мы уже все приготовили. — Из кухни, держа на подносах еду, вышли Ханщильдэк и служанка, а за ними Ённан.
— А ты куда? Ты за домом присмотри, — сказала мать.
— Не хочу, мне страшно, — Ённан быстро проследовала за ними.
Делать было нечего, пришлось оставить дом пустым. Женщины стали подниматься в горы в сторону колодца Чильбан. В ночной темноте раздавались шаги четырех женщин. Они прошли колодец Чильбан, затем колодец Сонджабан и вошли в густую чащу гор Андви. Около скалы под покрасневшими кленами на траве они разложили жертвоприношение. Шаманка зажгла четыре свечи и расставила их на возвышениях скалы. Ённан и служанка стояли, внимательно следя за каждым её движением. Поднятое лицо шаманки, потрясающей в воздухе руками, горело в отблеске свечей. Кромешная темнота и ночной покой содрогались от жутких завываний совы и голоса шаманки, произносящей заклятия. Ханщильдэк, не переставая, била поклоны до самой земли.
