— Ну, тогда пойдем.
Все трое, уставшие от крутого подъема, молча отправились дальше. Вдруг залаяла собака и громко заплакал ребенок, так, как будто его кто-то ударил.
— Ах ты, маленький нахлебник. Меня, что ли, съесть захотел?! Ну, нет у меня ничегошеньки! Заткнись же! И зачем только ты родился? — пронесся в темноте раздирающий душу визгливый голос женщины.
В мутном сознании Ханщильдэк ясно всплыл образ хромой женщины, которую она видела у подножия гор Ёнхвасан. Оба голоса голодающих женщин слились воедино и словно пронзили сердце Ханщильдэк.
«Мне гораздо лучше, чем им… намного лучше», — как во сне бормотала себе под нос Ханщильдэк.
— Все. Пришли. Я вас оставлю, — указав на какую-то хижину, сказала Бунсун.
— Да. Иди. — Ханщильдэк попыталась собраться с мыслями.
Гиду сверлящим взглядом посмотрел на старую деревянную калитку, затем обернулся к теще и сказал:
— Вы первые проходите.
В доме было необычно тихо, словно в нем никто не жил. Ханщильдэк решительно толкнула калитку, но та не открылась, тогда она умоляюще посмотрела на зятя. Гиду пнул калитку что было силы, и та с треском распахнулась. Несмотря на это, в доме так ничто и не выдало признаков жизни. В доме было только две комнаты, и ни в одной из них не было света. Бесшумными тенями Ханщильдэк и Гиду проникли во двор. Ханщильдэк снова умоляющим взглядом посмотрела на зятя. Но Гиду, всегда такой бодрый и решительный, тут почему-то не сдвинулся с места.
— Ённан! — громко крикнула Ханщильдэк.
Ответа не последовало.
— Ённан! — снова закричала она.
— Кто там? — наконец послышался сонный голос Ённан.
— Это я, — низким голосом ответила мать.
— Ай-гу! — вскрикнула Ённан.
В комнате что-то упало. Было трудно сказать, что она искала, одежду или спички. Кто-то чиркнул спичкой, и окно, обтянутое бумагой, осветилось, и в нем отразился силуэт нагой Ённан, державшей керосиновую лампу. Рядом с ней мелькнула обнаженная мужская фигура. Обе тени, метаясь из угла в угол, собирали одежду и в спешке натягивали ее на себя. Гиду, кипя и задыхаясь от ярости, не мигая, следил за происходящим. Сквозь зубы у него вырвался грудной стон. Крайне смущенная увиденным в окне, Ханщильдэк повернулась в сторону Гиду, и в этот момент дверь комнаты отворилась.
— Это вы, матушка? — недовольно произнесла Ённан.
— Ах, ты, бестыжая! — бросила Ханщильдэк и прямиком направилась в комнату.
В комнате, забившись в угол, сидел, опустив голову, Хандоль.
— И ты зайди, — обернувшись, Ханщильдэк дала Гиду знак войти.
Ённан и Хандоль в испуге подняли головы, но завидев Гиду, снова опустили. В слабом свете керосиновой лампы было видно, как бились сердца у застигнутой врасплох парочки. Низкий потолок мешал Гиду выпрямиться во весь рост, и ему приходилось сутулиться. По всей вероятности, в течение нескольких лет стены хижины не красили, и повсюду по стенам были видны кровавые следы раздавленных клопов. Изможденная Ханщильдэк, упав на пол, обратилась к Хандолю:
— Что делать-то будем?
Ответить было нечего.
— Я к тебе обращаюсь, неблагодарный негодяй! На что ты вернулся?
Хандоль одними губами пробормотал:
— Виноват, не смею и глаз поднять.
— Ты поступил хуже всякого зверя, не знающего благодарности. Когда твой отец Джи Соквон принес тебя младенцем, завернутым в одни пеленки… я, я сжалилась над тобой, накормила своей грудью и воспитала. Хоть по происхождению ты и слуга, я воспитала тебя, как своего собственного сына. Боже мой, как же ты неблагодарен! — Ханщильдэк достала платок и вытерла слезы. — Если бы не ты, разве наша Ённан жила бы так, как сейчас? Ты только посмотри, во что ты ее превратил… красавица, но такая несчастная… Сердце мое разрывается, когда вспоминаю прошлое, но что старое ворошить… Ты, как вор и разбойник, снова соблазнил ее, не посмотрел на то, что она вышла замуж! Ты зверь в человечьей шкуре. — Поначалу Ханщильдэк говорила тихо, но постепенно гнев завладевал ею. Через некоторое время она все-таки сумела совладать с собой и произнесла: — Прошу тебя, ничего никому не говори и, пока не расползлись слухи, покинь скорее Тонён. Ты без труда женишься, появятся дети, и будешь жить счастливо. Прошу тебя, забудь Ённан. Вот-вот выйдет из тюрьмы Ёнхак, если он застанет вас вместе, он никого не пощадит. — После чего обратилась к Ённан и, взяв ее за руку, сказала: — Пойдем!
Ённан одернула руку:
— Не пойду.
— Надо идти. Пойдем.
— А я не пойду! Я не буду жить с этим импотентом. Я еще слишком молода, чтобы жить вдовой! — Ённан, сидевшая на полу, попятилась назад и забилась в угол.
— Да ты что, с ума сошла? Если не пойдешь, ты помрешь, и я помру. Этого ты хочешь? — Ханщильдэк опустилась на колени, подвинулась ближе к дочери и потянула ее к себе.
— Не пойду! — Ённан с силой оттолкнула мать, и та упала на спину.
Тут Гиду своей огромной рукой дважды залепил пощечину Ённан.
— Что бьешь! — вскрикнула Ённан и зарыдала.
Ханщильдэк запаниковала, думая, что все кончено, но тут встал Хандоль. Глаза Гиду и Хандоля столкнулись в яростной схватке. Гиду взревел, как зверь, Хандоль же бичевал его взглядом, переполненным проклятием и ненавистью. Рев Гиду прекратился, и его лицо исказилось в конвульсивной насмешке над самим собой. Он резко развернулся и, вышибив ногою дверь, вышел из дома. Звук его удалявшихся шагов умолк.
— Да будь ты проклята! Чтоб тебя смерть взяла! Как ты после такого позора собираешься жить? Раз уж муж твоей младшей сестры отхлестал тебя по щекам?! — потерявшая всякое самообладание, рыдая, мать ударила по лицу Ённан. — Пошли, тебе говорю! Если не пойдешь, я на твоих глазах покончу с собой. Пошли, тебе говорю!
Обезумевшая до предела Ханщильдэк потащила за собой дочь. Ённан больше не сопротивлялась. Рыдая навзрыд, она последовала за матерью. Хандоль закрыл лицо руками и упал на пол.
Словно строптивую козу на привязи, Ханщильдэк тащила за собой Ённан. Они перешли холм северных ворот и пришли к дому Ённан. К тому времени Ханщильдэк уже успокоилась и вернулась к действительности:
— Знает ли хозяин того дома, кто ты? — спросила она дочь.
Ённан с глупым выражением подняла голову и, рассматривая старый вяз, ответила:
— Не знает.
— А кто хозяин-то? — не унималась мать.
— Одинокая старая женщина — разносчица тофу
[51].
— Значит, сегодня ночью ее не было дома?
— Не было.
Ханщильдэк вздохнула с облегчением.
А в это время на побережье около Дончуна бродил Гиду. Обычное желание выпить пропало. Огненная ревность сжигала все его существо, причиняя ему неописуемые мучения.
