Рассвело. Тело Ханщильдэк лежало перед калиткой, тело Хандоля — перед оградой. Весь двор был залит густой кровью. Опустился занавес двух многострадальных жизней. Ёнхак, развалившись тут же, на террасе хижины, спал крепким сном. Бирюзовое небо с востока стало окрашиваться в пурпурный цвет. Небо было безоблачно, свежо и прозрачно, словно и не было никакого ночного кошмара.
В это время к утреннему рынку Сето, в неряшливо натянутой разорванной юбке брела Ённан. Заглядывая в глаза каждому встречному, она спрашивала:
— Не видели ли вы моего Хандоля?
— С ума, видно, сошла. А такая красавица, как не повезло…
— Да вы только посмотрите! Ай-гу! Это же дочь аптекаря Кима! — Прохожие останавливались, один за другим. Так вокруг Ённан собралась целая толпа.
— Кто забрал моего Хандоля? Эй! Вы не видели моего Хандоля? У него под глазом еще большая родинка… Куда же он ушел?
— Да, совсем с ума сошла. Бедный старик Чве Санхо. Сын — наркоман, сноха — сумасшедшая. Тьфу!
Так, расспрашивая о Хандоле, Ённан дошла до рыночного аукциона.
— А! Нашла! Хандоль! Мой Хандоль. Почему ты ушел один? Почему не взял с собой меня? — Ённан крепко ухватилась за руку ведущего аукцион.
— A-а! Да уберите эту сумасшедшую от меня! — от неожиданности мужчина попятился назад, но Ённан не отставала от него. Тот, спасаясь, затерся в толпе и исчез из вида.
Тогда Ённан уселась в дорожной грязи и горько разрыдалась. В этот момент ее заметил Гиду, привезший на аукцион рыбу. Он растолкал толпу зевак и вышел к Ённан. Он совсем не ожидал увидеть ее здесь. Гиду без слов взвалил ее на спину, плечами проложил сквозь толпу дорогу и направился в Ганчанголь к аптекарю Киму.
Ённан плакала за спиной Гиду, как маленький ребенок, и совсем не сопротивлялась. Добравшись до Гачанголя, Гиду посадил Ённан на пол и закурил.
— Фу, — выдохнул он дым прямо в лицо Ённан.
С улицы прибежала перепуганная служанка Ёмун и круглыми глазами уставилась на Ённан.
— Где мать? — спросил ее Гиду.
— Э-э… — Ёмун попыталась что-то сказать.
— Где теща, я спрашиваю? Закрой дверь.
За воротами перешептывались между собой любопытные. Гиду снова дохнул табачным дымом в лицо Ённан. Когда Ёмун закрыла ворота и подошла к нему, Гиду снова спросил:
— Куда ушла мать?
— А…м-м… утром я встала, а ее нет.
— Как нет? — в один миг лицо Гиду перекосилось.
Чужие
Когда аптекарь Ким, выйдя за восточные ворота, повернул в переулок к дому Сочон, он заметил жену брата Джунгу — старушку Юн Джоним, идущую к нему навстречу. Он хотел было развернуться и пойти обратно, но ему ничего не оставалось, как только, смотря себе под ноги, идти дальше.
— Куда вы идете? — точно зная, куда он идет, но не найдя подходящего приветствия, спросила Юн, поровнявшись с ним.
— А, это вы? — поднял голову аптекарь.
— Как вы изменились! — ахнула Юн, глядя на сильно похудевшего аптекаря. Хотя они и жили в одном городе, они уже долгое время не виделись.
Спокойно наблюдавший за удивлением Юн аптекарь улыбнулся и сказал:
— А у вас все в порядке?
— Да что и говорить. Как всегда. А вот вам следует больше заботиться о своем здоровье, вы посмотрите на себя, что толку от имущества, сегодня оно есть, а завтра нет… На Чусок Джонюн приезжал к нам, о вас беспокоился, что вы так похудели. Говорит, что вам было бы хорошо съездить к нему в больницу в Чинджу и пройти осмотр. Я ему напомнила, что вы сами аптекарь…
— Джонюн уехал?
— Уехал. Вчера со своей женой.
Аптекарь взялся за трость, всем видом показывая, что хочет идти.
— Послушайте Джонюна и съездите разок в больницу в Чинджу.
— Не беспокойтесь, со мной ничего страшного.
— А ваша жена дома? — спросила удаляющегося от нее аптекаря Юн.
— Дома.
— У меня к ней дело есть. Как бы с ней посоветоваться по одному очень важному делу…
— Ну, так заходите, — бросил Ким и зашагал дальше.
— Берегите здоровье, прошу вас! — крикнула ему в спину Юн и тоже пошла своей дорогой, не раз оглянувшись ему вослед.
Аптекарь пришел к Сочон, но не застал ее. Навстречу ему выбежала служанка.
— Куда-то ушла?
— Что? Ах, да! Ушла в кино.
— Одна?
— Не знаю.
Аптекарь прошел в комнату. Снял шляпу и пальто, повесил их на вешалку и сел на пол на подушку. Ему было безразлично, есть Сочон или нет. Он пришел к ней просто потому, что больше ему некуда было идти. Аптекарь, наклонившись, стал ломать спички и смотреть в пол. Рядом мяукала кошка Сочон.
«В Чинджу, говоришь, поехать, в больницу?» — повторил он про себя слова Юн. Эти слова запали ему в душу, но вовсе не потому, что у него появилась хоть какая-то надежда. Аптекарь Ким почувствовал себя глубоко униженным, но не как знаток восточной медицины, который ни разу за всю свою жизнь не был в больнице. Эти слова болезненно укололи его самолюбие, разоблачили его беспомощность перед смертью, вскрыли его бесконечную любовь к жизни. И, как врач, чем больше он думал об этом, тем больше он хотел освободиться от этой боли. Всем своим существом он не хотел признавать неизбежную явную действительность — приближение заката своих дней. Ким никому не хотел признаться об этом прискорбном для него факте. До конца своих дней он хотел сохранить втайне от всех свои открытые раны. Не умеющий нежно утешить в печали и скорби своих ближних, Ким упрямо считал, что его собственные страдания принадлежат только ему одному. Жену, увядающую плотью, дочерей, зятя, а также Сочон аптекарь воспринимал как далеко чуждых ему людей.
Бывают люди, превращающие жизнь в сцену для греховных наслаждений, блуда и запоя, но эгоистичный аптекарь всю свою жизнь твердо хранил себя в чистоте и был до бесконечности равнодушен к остальному миру. Теперь же, когда его разваливающаяся плоть давала о себе знать, чувство вины за свой эгоизм и равнодушие к людям не давали ему покоя и угнетали гораздо больше, чем блудного сына. Мог ли он надеяться теперь на то, что кто-нибудь поддержит его в последние дни? Если раньше аптекарь тщательно оберегал свое гордое одиночество и даже наслаждался им, то сейчас, оставшись совершенно один, стал крайне его страшиться.
Он еще не был готов к переходу в другой мир. Временами он вспоминал свою мать, покончившую жизнь самоубийством. Удивлялся, как ей хватило смелости наложить на себя руки. Несколько раз он и сам был искушаем желанием покончить с собой, но в тот момент он начинал ощущать полное отвращение к своей ущербности и неспособность расстаться с жизнью.
— Несчастные…
В последнее время все чаще это слово стало слетать с его уст. Слишком поздно он начал испытывать сострадание к своей жене и дочерям. Борющийся с самим собой, аптекарь обнаружил иное «я», ради которого он потратил всю свою жизнь впустую и теперь глубоко об этом сожалел. Ким стал подсчитывать то, что останется после него. Ничего. Состояние и долги были равноценны. Все без остатка уже давно перешло в руки Джон Гукджу. Аптекарь с грустью и сожалением думал, что для семьи его образ навсегда сохранится как одиноко сидящий в своей комнате отец.
