Служанка внесла стол с ужином.
— Вот уже и солнце село, — сказал Ким.
— Да, стемнело, — согласилась служанка и вышла.
Аптекарь отпил один глоток теплого супа миёк-гук
[52] и отодвинул стол. Взгляд его задержался на бутылке вина, но, подумав о своем больном желудке, он сдержался.
Около полуночи вернулась выпившая Сочон. Можно было догадаться, что выпила она специально, чтобы избежать разговора с аптекарем.
— Вы только посмотрите! Неужели я такая хорошая, что вы снова пришли ко мне?! — Глаза Сочон раскраснелись, по заплетающемуся языку можно было понять, что она достаточно выпила. — А что вы сделали для меня? Мне надоело жить с холодным, как лед, мужиком. Если бы вы хоть немного любили меня, то я бы тоже могла ответить вам любовью… Если уж вас любят, то почему вы не отвечаете? Посмотрите на легендарного Ён Чангока, соблазнившего восьмерых женщин, потому что он был способен на это! А вы? Вы любите только себя самого. Да, кто вы такой, черт возьми?! Вечно сидите, как старый пень. А мне что делать? Смотреть на вас? Но я же человек из крови и плоти!
Ким молча смотрел на неё, ломая спички.
— Я достаточно намучилась. Если б вы жили безбедно, как раньше…А теперь что от вас осталось? Я же привязана к вам своей симпатией и преданностью, и это мешает мне жить для себя. Хотя я и продажная женщина, я была рядом с вами не из-за того, что хотела заполучить ваши деньги.
Сочон закурила. Водка развязала ей язык, и она высказала Киму все, что у нее накопилось на сердце.
— Я понимаю твои чувства. С завтрашнего дня я больше не приду к тебе, — продолжая ломать спички, тихо произнес Ким.
— Разве я сказала, что не хочу вас видеть? С самого начала нашего знакомства вы ни каплей души своей не поделились со мной. Что я не так сделала, скажите вы мне, наконец?!
По правде говоря, Сочон хотела порвать отношения с аптекарем, но будучи доброй душой, не могла этого сделать. Банкротство Кима приносило ей не меньше страданий, чем ему самому. По словам Сочон, ей все труднее становилось терпеть бессильного и беспомощного аптекаря. Ее молодой плоти было в тягость проводить все время со стареющим мужчиной, поэтому сейчас она ухватилась за последнюю надежду и решила обвинить Кима в равнодушии к ней, чтобы раз и навсегда порвать с ним. Но делая это, она осознала, насколько она слаба как женщина.
Этой ночью аптекарь Ким заявил, что больше никогда не придет к ней. Хотя до этого Сочон искренне желала расстаться с ним, когда она получила желаемое, то не смогла удержать слез, — так грустно ей было вспоминать дни, проведенные вместе с Кимом. Ей было нестерпимо жаль его.
— Зачем, зачем вы так говорите? Почему не можете ответить на мой вопрос? Есть ли у вас ну хоть самая малость любви ко мне, или нет? Скажите только это.
— После стольких встреч могла бы и появиться… — горько усмехнулся Ким. — Я сильно сожалею о том, что ничего не оставил тебе в память о наших встречах.
Сочон раскаялась, что поступила с ним так жестоко, и заплакала. Она прекрасно знала, что раз аптекарь сказал, он так и сделает. Она мучилась угрызениями, что оттолкнула от себя разорившегося больного Кима.
Утром, когда он проснулся, Сочон рядом уже не было. Та же служанка подала ему воды для умывания и сказала, что хозяйка ушла на рынок. Немного погодя Сочон вернулась. Лицо ее было бледно, как смерть.
— Что случилось?
Сочон некоторое время без слов смотрела на Кима, потом закрыла лицо руками и разрыдалась.
— О-хо-хо… Как жаль, как жаль! Ваша жена была такой доброй женщиной…
Часть шестая
В дороге
Подрагивая вагонами и извиваясь, словно гигантский железный змей, пассажирский состав неспешно продвигался между гор. То, что называется бесконечностью, в этом мощном движении под металлический ритм перестука колес приобретало какой-то жизненно важный смысл.
Погрузившись в это равномерное звучание, в вагоне третьего класса, откинувшись на спинку сиденья, неподвижно, с закрытыми глазами, вот уже который час ехала Ёнбин. Она даже не пыталась открыть глаза, чтобы посмотреть на часы или на то место, где она проезжала.
Рядом слышались пересуды пассажиров:
— Эти китайцы такие нечистоплотные! Жарят лепешки на пыльной плите, а потом заворачивают их и едят вместе с грязью. А вот богачи — совсем другое дело, тут уж…
— А корейцы, думаешь, лучше?! Они бьют рикшу по щекам, не говоря уж об оплате за проезд. В то же время больно видеть, как те же корейцы возят у себя на спине япошек…
— Ну, корейцы не все же такие! Таких простофиль еще поискать надо…
«Наверное, сейчас все горы окрасились осенними желтыми и красными красками, на соломенных крышах деревенских домов рассыпаны на солнце красный перец и тыквы, а дети лакомятся кукурузой», — так мысленно представляла себе Ёнбин осенний пейзаж. Этот промелькнувший в сознании осенний вид не всколыхнул в ней ни единого чувства. Она погрузилась в созерцание иного зрелища.
Как отдельные кадры, перед ней стали проплывать, одно за другим, различные видения. Некоторые были последовательны, некоторые возникали внезапно и тут же исчезали. Ёнбин не вникала в их суть. Как безучастный зритель, она продолжала смотреть эти картины, как драму, одно действие за другим. Но одно зрелище, она не могла объяснить отчего, показалось ей уж очень сюрреалистичным, созданным по каким-то новым театральным канонам. Мрачные краски, гнетущее ощущение, тьма и еще более темное, потрясающее воображение солнце, шум волн, лица и снова лица… Самый последний эпизод промелькнул как раз перед зданием кинотеатра «Бумин».
— …Вы пришли на просмотр фильма? — спросила Ёнбин.
— Что? Ах, да… — захваченный врасплох, ответил Хонсоп, одетый в безупречный темно-синий костюм.
Через плечо мужа жена Хонсопа Мария бросила на Ёнбин насмешливый и высокомерный, едва скрывающий враждебность взгляд.
— А я… а мы на концерт с женой… — беспокойно вздрогнув, робко сказал Хонсоп.
— Вы еще не уехали в Америку? — спросила Ёнбин, словно хлестнув по физиономии Марии, не прекращающей посылать в ее адрес ехидные взгляды, и расцвела невинной улыбкой.
Еще пять или шесть месяцев назад она случайно встретилась с Хонсопом на проспекте Джонно в Сеуле. Он был один. Тогда Ёнбин ничего не спросила о его поездке в Америку.
— Вам не стоит об этом беспокоиться, — скривив физиономию, вызывающе ответила Мария.
— Я всего лишь задала простой вопрос, — Ёнбин с легкостью отразила атаку Марии. — В таком случае — мое почтение.
Стуча каблучками по вымощенной булыжниками дороге, Ёнбин медленно прошла несколько шагов и обернулась. Рассерженная Мария покинула Хонсопа и вошла в здание кинотеатра одна. Хонсоп же, низко наклонив голову, медлил, затем проследовал за женой на некотором расстоянии.
