Иноземцев и на сию улицу часто хаживал, любил посидеть под тенью миндаля, разбирал арабскую вязь над дверьми склепов. Тихо всегда было в Мертвом городе. Никто особо не заглядывал. Только паломников можно было встретить в сем малолюдном, но святом месте, да молящихся. Видать, банда басмачей этим обстоятельством и воспользовалась. Дом бая мастерски был ограблен, предположительно, той же ночью, что совершено нападение на здание штаба войск, унесли все золото, оружие. Никто из домочадцев не услышал никаких подозрительных звуков. Ни с мужской, ни с женской стороны. Бай держал псарню, но ни одна из собак и не тявкнула.
Иноземцев собрал наскоро свой багаж, тут же нашел попутчиков с тарантасом и к первым звездам покинул заставу Шейх-Заде, а к утру уже был на другом берегу Зеравшана. К его удивлению, будто в подтверждение слов чичероне и халвачи, прошла у Ивана Несторовича малярия, точно ту ветром горным сдуло. Месяц собирался в путь, а собрался за четверть часа.
Глава V. Холерный бунт
В Ташкент Иван Несторович прибыл в последних днях июня. Застала его подозрительная, не свойственная стольному граду тишина. Тарантас шумно пронесся мимо одиноко стоявшей на окраине посреди пустоши нефтяной базы братьев Нобель, пересек Саларский канал и покатил по широким грунтовым дорогам меж обочин, густо засаженным дубом, платаном – по местному чинарой и тополем, мимо магазинов с яркими, богатыми вывесками, ничем не уступающими парижским, зелеными парками, скверами, аллеями, каковых здесь было великое множество, мимо многочисленных ровненьких зданий, выстроенных в стиле, называемом «туркестанским». Здания эти все как один – жженый кирпич, жженым кирпичом весьма кудряво украшен, что придавало фасадным узорам вид песчаного кружева, с круглыми арочными окнами и непременно выступающим вперед крыльцом под узорным чугунным козырьком и массивными ступенями, но не выше двух этажей, ибо случались здесь частые землетрясения, зато непомерно длинными. Землю в Туркестане не приходилось экономить.
На улицах веяло приятной свежестью и прохладой и головокружительным запахом цветущих акаций и адамова дерева. Благодаря выставке столица Туркестанского генерал-губернаторства утопала в ветвистых кронах. Разносортные деревья, уже взрослые образцы, везлись со всех частей Российской империи. Генерал-губернатор Туркестанского края барон Вревский отдал приказ инженерам, чиновникам и прочим руководителям выставки превратить Ташкент в оазис, достойный сравнения со знаменитыми садами Семирамиды.
Потому город был по-особенному чист, застроен и ухожен, невзирая на пыль, что столбом поднималась под колесами дрожек и колясок. С пылью усиленно боролись, дороги поливали водой из арыков. То тут, то там появлялись одинокие сарты в полосатых халатах, подпоясанных ярким кушаком, и с небольшой темно-синей или серой чалмой на голове, брали большое ведро, черпали воду и с размахом выливали ее на дорогу – живительная влага хрустальным полуэллипсом стелилась на желтую поверхность грунта, черные капельки, точно ртуть, растекались в разные стороны.
Улицы были и прямые, и широкие, как в Асхабаде, и вертлявые, узкие, как в Бухаре. Но головокружительная прохлада и приятная тень от ветвистых чинар, без которых не обходилась ни одна улица, умиротворяющая тишина, перемежаемая пением местных желтопузых скворцов, ласкали сердце и взор. Оказалось, имелся способ борьбы с каракумскими пыльными бурями – засадить все деревьями. Спрятать все под зеленым куполом искусственного леса.
Тарантас Иноземцева подкатил к аккуратной одноэтажной гостинице под незатейливым названием «Ташкентские номера для гг. проезжающих». Он проехал едва ли не через всю европейскую часть города, встретил два-три летних экипажа, одного извозчика, были сарты, видимо, из прислуги, но ни одного европейца. И в гостинице – ни одного постояльца. Неужели холера убила здесь все живое?
А в городском военном госпитале, куда имел Иноземцев письменное назначение, его приезд и вовсе вызвал всеобщее недоумение. Никто не бросился встречать доктора, никто и не ждал его, видимо.
Оказалось все очень просто: из Уч-Аджи в Ташкент отправили телеграмму о трагической гибели Ивана Несторовича в текинских степях, а когда тот сыскался, опровержение следом выслать не удосужились или позабыли сделать это. Но направили другого доктора взамен погибшему. Иноземцеву было не привыкать к собственной смерти, он лишь пожал плечами, когда Мухаммад-Ханафия Алюкович приносил извинения за чиновничью нерасторопность под белым высоким потолком кабинета начальника оного госпиталя в присутствии самого начальника – генерал-лейтенанта Майера Константина Карловича.
Это было двухэтажное здание из жженого кирпича, с железной крышей, небольшими фигурными парапетами и контрфорсами по бокам, высокими окнами, но без выступающего помпезного крыльца, зато с ажурным козырьком в центре над тяжелой дубовой дверью, выходящей прямо на Госпитальную улицу, что уходила в пустынную, поросшую бурьяном и полынью окраину. Его Иноземцев уже видел, проезжая по мосту через канал Салар. За госпиталем прятался обширный, засаженный высокими деревьями двор со скамейками, аккуратными дорожками и газовыми фонарями. Когда-то эти земли принадлежали богатым горожанам, но те продали их русским в угоду каким-то своим восточным помыслам, и цена была довольно высока. Справа за каналом не было ничего, кроме зарослей, но вскоре там собирались строить дачи, а чуть далее и железнодорожную станцию, слева высился небольшой деревянный собор с колокольней, напротив – ряды казенных квартир тоже из жженого кирпича и с высокими окнами.
– Мы вас ждали к началу мая, – произнес городской врач. – Ужасная эпидемия охватила Ташкент в этом году, слава богу, в основном его старогородскую часть. Новый город пока держится. Среди туземцев подобные вспышки не впервой. Десять лет назад мы сражались с холерным духом, двадцать лет назад, сражаемся ныне, и через энный период придется снова мобилизоваться… Обстановка весьма обострена, позавчера было совершено нападение на господина Путинцева, градоначальника, сарты явились на Воронцовский проспект, погромили здание Канцелярии. Хотя недовольство было направлено главным образом на аксакала Мир-Якуба, который тянул время и все откладывал беседу с губернатором о мерах… что вынуждены принимать наши врачи. Три недели назад прибыл господин Боровский Петр Фокич и, к сожалению, занял место старшего ординатора хирургического отделения.
– Стало быть, теперь в моей персоне нет надобности? – сухо проговорил Иноземцев и поднялся.
– Вовсе это не так, – поспешил возразить Батыршин. – Вы приехали более чем вовремя! И мы несказанно счастливы, что вы остались в живых и добрались до нас. Сегодня же мы отправим телеграмму Алексею Николаевичу, генерал-лейтенанту Куропаткину…
– Незачем, – со строго нахмуренными бровями прервал Константин Карлович городского врача. Начальник госпиталя молча слушал и изучающе разглядывал Иноземцева, и Иноземцев, а это стало ясно с первого взгляда господина Майера, тотчас же пришелся ему не по душе: уж чересчур немногословно и надменно рапортовал доктор о своем опоздании. Мол, басмачи напали, прошу простить. И все?
– Позавчера пришла телеграмма от господина Полякова о том, что вы отбыли из Чарджуя полтора месяца назад, – насилу сдерживая негодование, начал он. – Вы должны были приехать в Ташкент в начале мая, а прибыли в конце июня. Вы выехали из Узун-Ада двадцатого апреля, вернулись в Чарджуй через месяц, столько же вы пробыли в Самарканде. Это недопустимо, Иван Несторович! Опоздание на две недели вам бы было прощено ввиду ваших приключений в Ахалтекинском оазисе.
