Иноземцеву вручили «смит-энд-вессон», подробную схему улиц сартовского города с отметками, где находились наиболее массовые скопления захоронений, господин Путинцев даже вызвал его в здание Военного собрания, пожал руку и пообещал жаловать чин коллежского асессора, если удастся победить холеру.
Имелись шансы сработать чисто. Иноземцев призвал на помощь всю свою изобретательность и смелость, но вынужден был признать, что в таких делах еще не достаточно ловок. Если страх можно силой воли подавить, то руки-ноги заставить слаженно действовать – это целая наука. Вот Элен Бюлов бы справилась с этим блестяще. Хотя и он в Дюссельдорфе проявил немалую смекалку. Действовал тогда Иноземцев как в тумане, и вся операция обошлась лишь поврежденным коленом. До того им ненависть обуяла, что аж с крыши прыгал, чего прежде никогда не делал. Все дело в чем? В отрешенности. Это как пьяным быть, которому море по колено и горы по плечо.
А что ныне? Ныне разум господина доктора готов был лопнуть от напряжения, олицетворял вселенское сосредоточение, потонул в подсчетах и сотворений комбинаций возможных вариантов событий…
Все-таки не прошла даром его близость с обаятельной мошенницей, волей-неволей стал мыслить как она и как она действовать.
Итак, прогулявшись до захода солнца мимо самого большого кладбища, никем не охраняемого и даже не огороженного, Иноземцев отметил несколько не успевших еще высохнуть могил. Согласно исламским традициям в первый год их не утяжеляли надгробными плитами – это давало колоссальное преимущество и надежду, что прикосновение докторов к святыне останется незамеченным. Могила представляла собой высокий удлиненный бугор, искусно отполированный влажной глиной с соломой, который со временем должен был сровняться с землей – человек ни с чем из земли явился, землей кормился и ни с чем в землю ушел. Тело лишь оборачивали бязью и опускали в продолговатую яму, совершенно не похожую на европейскую могилу. Мусульманская была подобна просторной норе, с длинным в два метра лазом, где мог поместиться тот, кто освобождает умершего от веревок, и с входом, аккуратно выложенным сырым кирпичом, таким образом телу предстояло разлагаться в воздушном мешке. Оттого многим мнилось, мол, сарты хоронили своих предков сидя, что оказалось лишь мифом. Это было вторым преимуществом. Отпадала нужда разрушать холм полностью. Пара взмахов лопатой у изножья, следом разобрать кирпич и, не касаясь покойника, засыпать сию своеобразную нору хлорной известью. После, когда мешок опустеет, кирпич вернуть на место, присыпать его землей, грунт утоптать, а бугру с помощью воды и глины вернуть идеальную холмообразную форму. За ночь глина подсохнет, и никто ничего не сможет разглядеть – такая жара стоит.
Один мешок уйдет на одну могилу, подсчитывал Иноземцев, придется прикатить на арбе. Но без осла. Осел может все испортить, если начнет верещать аки сирена сигнализации на пожарной станции.
С сегодняшнего дня придется вести учет всех свежих захоронений. Иноземцев отмечал их карандашом, запоминал, как добираться, сколько шагов вправо, влево, ибо двигаться нужно было почти вслепую и на ощупь. Благо в этом Иноземцев имел некую сноровку и немалый опыт. Полгода он провел в психлечебнице, без очков и жил лишь прикосновениями. У людей, обделенных одним из органов чувств, другие работали в двойную силу. Зрения Иноземцев хоть почти и лишен, но слухом обладал отменным, если б не был непростительно рассеянным, если бы не летал в облаках, то слух мог бы выручить его не раз и не раз спас бы от неловких, комичных и абсурдных ситуаций, каких немало случилось с ним в Бюловке и Петербурге.
На кону стояли безопасность города, доверие градоначальника, городского врача. Если Иван Несторович будет пойман, мало того что его убьют, сарты поднимут еще больший бунт и, чего доброго, погонят русских из Ташкента. В его руках ныне находилось сто тысяч жизней.
Поэтому в первую ночь он не испытал никаких чувств, кроме азарта. Он был хирургом, он резал плоть, под его пальцами не раз пульсировало живое обнаженное сердце. Сегодня телом пациента стала земля, и Иван Несторович лишь должен был вскрыть больное место и заложить в него лекарство.
С натянутыми до предела нервами, с горящей головой, едва дыша, он справился меньше чем за час. В воодушевлении он вернулся в амбулаторию, где его ожидали доктора и подлекари, и, ни слова не сказав, взял еще один мешок с известью и бросил его на тележку. Молодой доктор Шифрон было метнулся расспрашивать, но заведующий успел того ухватить за полу кителя и даже бесцеремонно цыкнуть на него. Все четверо были вооружены, сторож Никифор Степаныч держал наготове охотничье ружье. Ни единого звука! Ничто не должно разбудить спящих холерных, иначе те заподозрят неладное. Чтобы выяснить, что затеяли русские, могли и попытку бежать предпринять – те, кто в себя уже приходил и держался на ногах.
Решено было ждать Иноземцева и не мешать ему, а уж следующую ходку совершить вместе.
Иван Несторович явился вновь через час. Теперь он ясно ощутил усталость – не каждый день приходилось столь интенсивно махать лопатой, возможно, завтра он не разогнет спины, хотя духом был столь решительно настроен, что если бы не непривыкшие к тяжелому труду мышцы, то взял бы еще один мешок с известью.
Дрожащими от напряжения руками он стянул разорванные перчатки, ладони были стерты в кровь.
– Дьявол, – выругался он. – Слишком тонкая ткань перчаток, завтра надо будет поискать рукавички погрубее.
Одежда его была вымочена в растворе хлорной извести, прокипячена, и следующей ночью он мог использовать ее снова, благо из-за жары можно было обойтись одними шароварами и одной рубашкой. Респиратор тщательно обработан карболовой кислотой. Сам Иноземцев выкупался в воде, в которой было растворено несколько пригоршней этого белого порошка, в надежде смыть с себя всю кладбищенскую заразу, да и стыд заодно. Каким все же он манером придумал пособлять жителям Ташкента некультурным, но меж жизнью и смертью не выбирают, тем более мертвые, откуда они глядели на живых, возможно, были и рады, что все еще могут быть полезными своим близким.
Сколько ни успокаивал себя Иноземцев, но весь день потом проходил с пылающей головой и трясущимися руками. Пальцы продолжали ощущать, будто сжимают лопату, и лопата эта нет-нет будто натыкается на мертвую плоть, ибо, увы, сырой кирпич ломался под ударами, прежде чем в потемках его можно было обнаружить, и лопата проваливалась внутрь, задевая саван и ноги покойника. В ушах стоял хруст ломающихся костей. Визитации проводил в нервном напряжении, и все ждал, когда же можно будет отправиться на обход по махаллям и глянуть наконец, не слишком ли он по слепоте своей покорежил эти две могилы, не слишком ли они выбиваются из общего рисунка погоста, не заметил ли кто вторжения и не поднял ли криков?
Но все было спокойно, не считая нескольких похорон. Иноземцев не преминул отметить их на карте.
Вторая ночь оказалась плодотворнее первой. Отправились впятером, на тележке поместилось лишь десяток мешков извести, потому пришлось вернуться еще за десятью. Успешно использовав и их, хотели сделать и третью ходку, но забрезжил рассвет. Нужно было вернуться до того, как ташкенцы отправятся на утренний намаз.
