Гости замерли на него глядючи, у некоторых брови поползли вверх.
Однажды, решив открыть для себя, как работают карточные фокусы, для чего ежедневно, будучи как-то в Петербурге, посещал игорные дома, наблюдая за шулерами, Иноземцев нашел в этом не свойственной благонравственным людям роде занятий особое успокоение. Более того, обнаружил и в себе талант обращаться с колодой довольно ловко. Уличные балаганщики охотно обучали его за звонкую монету, как в свое время обучили и Ульяну. Было время, когда страстно захотелось удивить фокусом госпожу Бюлов. По глазам ее, сверкнувшим завистью, было видно, что Иван Несторович преуспел.
С тех пор в кармане пиджака Иноземцева всегда имелась старая затертая колода, та самая, которая легла на стол в гостинице «Брайденбахер Хоф» рядом с письмом Ромэна, та самая, которая удивила его Ульянушку. Иноземцев хранил ее как реликвию, украдкой брал в руки. Это усмиряло сердце. Внутренний зверь, по частям съедавший душу, будто завороженный, прекращал свои неистовые терзания, становилось спокойно и безразлично. И только черное и красное перед глазами, черное и красное.
Так и сейчас. Карты скользили меж пальцами, наступало душевное успокоение. От сердца отлегло. Иноземцев даже решил порадовать гостей каким-нибудь простым фокусом.
Он вздохнул, усмехнулся как-то безнадежно, удрученно, затем велел Захо выбрать две карты и, не показывая их достоинств, перемножить числа. Хозяин выбрал, тотчас перемножил. А Иноземцев, пока тот шевелил губами и писал маленьким грифелем на салфетке, уже успел разложить на столе другие несколько карт, при перемножении очков коих получилось то же число, что у Захо.
– Мистика! Повторите еще раз, будьте так любезны, милостивый государь.
Иноземцев засучил рукава фрака до самых локтей и повторил фокус четыре раза. Все четыре раза произведение чисел карт гостей совпадало с произведением чисел карт, выкладываемых Иваном Несторовичем. Действия его сопровождались аплодисментами и восхищенными междометиями Обухова, который стал прямо за спиной доктора и не спускал с того глаз.
– Вот видите, нельзя мне играть в трынку, – пожал плечами доктор.
– Где вы научились этому? – воскликнул грек.
Тот улыбнулся, даже покраснел, но не ответил и перешел к другому трюку. Вынул из колоды обе черные дамы.
– Все полагают, что дам в колоде четыре, – проронил он каким-то странным загадочным тоном заправского фокусника. – Но это одна и та же дама. Только маски у нее разные.
И отдал их Захо, который с детской наивностью вперил изумленный взгляд сначала в даму треф, потом в даму пик, надеясь, верно, сыскать заявленное сходство. Продолжая улыбаться, Иноземцев стал медленно выкладывать остальные карты друг на друга рубашкой вниз, велев остановить его в любое время и вернуть трефовую даму в колоду, поверх нее опустил оставшиеся карты, пиковую положил самой последней и протянул князю, дабы тот сдвинул шапку.
– Рядом с трефовой лежит червонная дама, а с пиковой бубновая, – вновь не сдержав улыбки, проронил он.
Захо поспешно взял колоду и стал искать черные дамы, рядом с коими увидел и красные, причем в той комбинации, что назвал Иноземцев. Как красные дамы оказались рядом с черными – неведомо, ибо грек прежде заприметил, что трефовая лежала между валетом и девяткой, а пиковую он положил на короля.
– Кто вас научил? Вы ведь… врач!
– Вам лучше не знать эту особу, что меня этому научила. Она, поверьте мне, почище всякой холеры. У нее много масок. Она, как треф, надменна, как пик коварна, как дама червей смотрит порой с искренней любовью и будто дама бубен может вполне навести на вас приворот, – ответил Иноземцев, в руке которого по очереди исчезли все четыре дамы, ровно в том порядке, в котором он их называл. А потом, махнув пустыми ладонями перед зрителями, добавил: – Не поддавайтесь же ее чарам никогда, – и достал дам из нагрудного кармана Обухова, присоединив их к колоде.
Обухов отшатнулся, схватившись за карман, как хватаются за сердце при приступе.
– Впервые встречаю хирурга, ловкость рук которого столь поразительна, – вставил Филатов. – Если случится надобность в какой-либо операции, не дай, конечно, бог, впредь буду обращаться лишь к вам.
– Удивите нас еще, просим-просим! – настаивал Зубов, впервые увидевший, как на лице Иноземцева расцвела улыбка, каким детским счастьем искрились его глаза. – Велите, Дмитрий Николаевич, дочек моих позвать.
– Пусть доктор удивит нас за трынкой, – предложил князь, движением руки останавливая доктора, который было уже сам собирался отправиться за девушками.
– Ваше высочество желает, чтобы его обчистили как липку? – рассмеялся Обухов. – Ваше высочество очень смелы.
– Вы будете жульничать, Иван Несторович? – спросил Захо и покраснел, ибо вопрос вырвался у него против воли, до того он был поражен способностям доктора.
Иноземцев вошел в роль фокусника и сам того не заметил, как легко и свободно стало дышаться среди людей.
– Да, – весело кивнул он. – Если вы меня не поймаете на этом.
Но при всем азарте он тем не менее надеялся, что сегодня его минует участь игрока. Прежде он никогда не пробовал жульничать, он никогда и не сидел за игральным столом, хотя знал, как карты незаметно пометить, мог прятать их в рукаве и за шиворотом, упражняясь в этом наедине. Он молил бога, чтобы гости испугались его заявления и поберегли свои капиталы. Обухов был первым, кто наотрез отказался играть с Иноземцевым.
– Нет, я – пас, – воскликнул он, – у доктора карты в руках как живые. Я видел хороших шулеров, но чтобы так проворно… Нет, увольте, Дмитрий Николаевич, сегодня я воздержусь от трынки. Господин Иноземцев сердца током пронзает, кромсает вены, что для него карты.
Остальные весело расселись, даже неповоротливый Бадальмухаметбаев. Иноземцев опустился на стул, ощутив себя вдруг поверженным и уничтоженным, улыбка счастья сменилась кривой гримасой отчаяния. Он никогда бы не смог и не стал не то чтобы жульничать, но употреблять карты в ином, кроме фокусов, виде. Эти тридцать шесть картонных картинок были для него своего рода святынею, памятью о его неудавшемся супружестве, которую он не желал осквернять.
– Бога ради, – проронил он, ерзая и краснея, – я не могу играть. Разгневаю карточных демонов, ей-богу, нет…
Иноземцев недоговорил – снизу, с первого этажа, раздался чудовищный грохот, заставивший всех в ужасе замереть: разбилось стекло, следом другое, третье, повалилась жестяная посуда, жалобно тренькнули все разом музыкальные инструменты, будто кто на них обрушил гигантский молот. Распахнутые от жары и духоты окна хорошо пропускали каждый звук погибающих от странной, неведомой катастрофы товаров и прилавков магазина.
На мгновение всем показалось, что началось землетрясение, это было частым явлением в Ташкенте. Для землетрясения характерно изрядное дребезжание пола и покачивание люстры. Но люстра не шелохнулась, а шум с первого этажа даже усилился и отчетливо среди грохота прозвучали один за другим три выстрела.
