– Чего уставились? – зло бросила она, продолжая зажимать бок. – Зашить рану надо. У самой не получилось.
Не отрывая взгляда от лица девушки, Иноземцев обессиленно опустился на колени, вцепился в край кушетки и продолжал завороженно глядеть.
– Клянусь, если вы сейчас потеряете сознание, я всажу в ваше сердце один из ваших бистури. Очнитесь уже! Я это, я, настоящая, не призрак.
– Значит, я не ошибся.
Поспешно поднявшись, он придвинул столик с лампой, взял нож и приготовился разрезать одежду вокруг раны.
– Нет, стойте! – отстранилась Ульяна. – Я, что, по-вашему, отсюда голая выйду? Или в вашем белом халате? Не надо портить реквизит, итак уже порван весь и перепачкан.
И закряхтела, стала разворачивать кушак, отбросила край халата, открыв рану. Иноземцев думал встретить огнестрельное, как писали в газете, или сабельный след, в крайнем случае, но бок девушки пересекали три глубоких следа от когтей большого хищника. Бесцеремонно Иноземцев распахнул халат, увидев, что все ее тело было испещрено похожими шрамами, он снял халат вовсе, хоть Ульяна и сопротивлялась, отчаянно шепча ругательства, и забросил его далеко в угол, сопроводив сие действие взглядом, полным упрека. Руки, шея, спина точно были разукрашены сетью тонкого белого рисунка. За ухом содрана часть волос и кожи, но рана уже стала понемногу затягиваться. От носа к подбородку тоже шли три шрама, но два почти незаметных, тонких. Синий, рваный шрам был и на виске.
– Что вы с собой сотворили? – вскричал он, совершенно позабыв об осторожности.
– Тише! – шикнула девушка. – Пожалуйста, не кричите, прибегут сиделки.
– На вас нет живого места! – продолжал возмущаться Иван Несторович, голоса ни на полутон не понизив.
– Так бывает, когда хочешь завести котенка, а он случайно оказывается… эм-м… тигром.
– Случайно? Вы не в своем уме! Зачем было связываться с хищниками? Зачем вы связались с басмачами? Зачем вы отправились сюда?
Ульяна откинулась на кушетку.
– Бошланди! – вздохнула она. – Шейте уже рану, я, между прочим, кровь теряю, пока вы читаете мне нотации.
Три глубоких раны имели следы попыток сшить их сомнительной чистоты и сомнительного происхождения нитями, перепачканные в засохшей крови клочки которых торчали в разные стороны. Иноземцев поразмышлял некоторое время, разглядывая их края, потом поднялся и пошел к двери.
– Куда вы? – взмолилась Ульяна.
– За эфиром.
– Не надо, пожалуйста. Я потерплю! Я сама себя шила, а уж вас потерплю.
Он вернулся. Потерпит? Ну, пусть терпит, сама виновата! И трясущимися руками скорее из-за гнева, чем от потрясения, стал собирать инструменты рядом с лампой.
Удивительной девушкой была Ульяна Владимировна Бюлов. Иноземцев выдергивал пинцетом нити, чистил карболовой кислотой, нещадно прокалывал кожу иголкой, сшивая края, но ни разу она не произнесла ни слова и даже слога, только сопела тяжело и нет-нет вздрагивала.
– А теперь идите и скажите, что я умерла, – проговорила она, когда Иноземцев закончил с перевязкой.
Тот застыл с бинтами в руках.
– Кому?
– Бандитам, которые ждут под окнами.
– Они ждут под окнами?
– Разумеется! Скажите им, что все кончено, и чтобы тигра отпустили. Пусть отвезут его к Амударье. Там я его нашла.
– Я не спрашиваю, как вам удалось найти тигра, но…
– Я все-все вам расскажу, честно! – нетерпеливо оборвала она. – Только сделайте как я прошу. Два слова скажите: «У ўлди» – они поймут. И отдайте мне мой халат с кушаком.
Ульяна поднялась, потянулась к окну и, зацепив рукой край занавески, спряталась за ней. Другой рукой она чуть толкнула Иноземцева в плечо, чтобы тот пришел в себя.
– Как я им это скажу?.. – начал было он, прекрасно зная, что «у ўлди» – значило «он мертв». Не раз Иноземцеву приходилось вслух произносить эти два слова, когда работал в холерной больнице в махалле Кар-Ягды, когда носился с тележкой, груженной хлорной известью, по кладбищам, и каждый раз его пробивала внутренняя дрожь, едва он их слышал.
– Ванечка, миленький, ну не мучайте меня, – взмолилась она. – Это единственный мой шанс спастись! Спасите меня от этих негодяев! Я так устала, так намаялась, я хочу в Париж! Здесь невыносимо…
– Они знают, что вы женщина? – спросил Иноземцев, чувствуя, что не хочет слышать ответа на сей вопрос, невольно слетевший у него с языка.
Ульяна опустила голову. И только одно это движение заставило его похолодеть от ужаса.
– Один знает, – глухо проговорила она. – Но молчит, конечно же… ибо с тигром, кроме меня, никому не справиться. Юлбарс мой, только мой…
Несколько минут оба молчали, Иноземцев стоял точно пригвожденный.
– Я вовсе не собиралась ехать в Туркестан, – проронила она тихо, – но меня по всей Европе преследовали. Я в Бюловке пряталась, они и там нашли, в Сибирь чуть не отправили. Сбежала в Оренбург. А оттуда с купцами сюда приехала. Уж в Закаспии Элен Бюлов нипочем никто бы искать не стал. Прикинулась барышней, которая к своему жениху в Асхабад собралась сбежать, меня и пожалели, взяли с собой. Одна семья, очень добрые люди, дочкой меня называли. И вот…
Ульяна обессиленно вздохнула.
– Сначала я хотела в Асхабаде остаться, но кругом одни военные, без документов мне бы не удалось и часа даже по улицам походить. А подделать бумаги я пока не нашла как… Вечное скитание, страх быть пойманной измотали меня, лишив самого бесценного моего дара – азарта… Я ведь в Бюловке дочку родила… только мертвую. Саввич был моей повитухой. Потому что звать врача было нельзя… Мертвую, но желанную, потому что вашу.
Сердце Иноземцева стало. Не отрывая от Ульяны расширившихся глаз, Иноземцев безвольно опустился рядом.
– Дочку? – слетело с его помертвевших губ. – Когда же?
– Два года минуло. В сентябре то было… Гонялись за мной, совсем загнали, чуть богу душу не отдала. А крошка… Может, так оно и лучше для нее…
Иноземцев онемел.
– Два года… Дочку, – вновь проронил он. – Мою? Ей было бы сейчас два года…
– Простите меня, – прошептала Ульяна и отодвинулась, со стыда голову опустила.
– Нет, – отозвался Иноземцев. Перед его глазами вся жизнь пронеслась. – Это моя вина.
Они долго сидели молча. Иноземцев наконец вернулся сознанием к действительности, но сердце его сковало непреодолимой тяжестью и не отпускало. Он нашел руку Ульяны и с силой сжал ее.
– Почему вы не остались в Асхабаде? – Иноземцев смотрел в пустоту. – Погубили дитя! О какой же грех…
– Здесь все совсем по-другому! – Ульяна подалась к нему. – Вроде хаос, но присмотришься, за всем следят, все у них на учете. Пришлось прятаться в камышах близ Чарджуя, у местных текинцев украла одежду, чтобы если и попасться кому на глаза, то не столь скоро, а папаха хорошо мои светлые волосы скрывала. Оборвышем, ничем не отличающимся от местных, ходила по базарам селений, воровала хлеб и молоко. Несколько месяцев так провела, но быстро наступила зима, и надо было что-то делать. Здесь зимы неприятные, сухие и морозные. Это кажется только, раз летом такой зной, то зимой, как в Африке, нет снега. Черта с два, есть, и еще какой. И холодно, брр, хуже, чем в нашей Бюловке.
