Он испепеляюще смотрел на своего невольного тюремщика, наивно полагая, что одним своим взглядом способен донести отчаяние и нежелание подчиниться.
– Будьте любезны, выйдемте в коридор, – сжалился наконец Петр Фокич.
Едва закрылась дверь, Иноземцев вцепился в ворот халата врача и с силой дернул его.
– Вы слишком молоды и возвышенны, полагая, что медицина и госпитализация способны сотворить чудо, – прошипел он в самое ухо Боровского.
– Помилуй боже, вы старше лишь на два года.
– Но уже вкусил усладу пребывания на больничной койке и, поверьте, там и заработал свою стенокардию.
– О чем вы изволите говорить, любезный?
– Мою одежду, Петр Фокич, не испытывайте меня, покорнейше прошу.
В тот же день Иноземцев был отпущен. Безотлагательно он направился на Лагерный проспект, где располагались аккуратные жилые домики офицеров, купцов, огороженные живой изгородью и широкими тротуарами, навестил Давида, обещал вскоре его забрать, оставив на его содержание Софье Павловне часть своих сбережений.
Возвращаться в свою казенную квартиру не хотелось. Лишь поздним вечером вошел он в тихую комнату, сплошь заваленную всяким хламом, без портьер, но зато с громадным деревянным ящиком и велосипедом. Зажег лампу, сделал несколько шагов, сдвигая носком сапога лежащие под ногами предметы, и вздохнул. Без мальчишки, который всегда весело его встречал, болтался под ногами, засыпал вопросами, хорошо выучив: «што это?», «а зашем?», «а пошему?», обитель ученого выглядела уныло. Поднял с пола «Азбуку», работу Пельтье о взаимодействии биопотенциалов с протекающим по живой ткани постоянным током. Кому он сегодня расскажет, каких результатов достиг расчетами, кому покажет, как работает электрическая лампочка от индукторного генератора, кого буквам станет учить? До того Давид внимательно слушал, глядел во все глаза, как будто понимал, что такое напряжение, сопротивление и индукция. Иноземцев знал, рано или поздно у него отнимут ребенка, слова доктора Дункана о манере его существования были более чем правдивы и в душу тогда запали, прибавив к сердцу горечи.
«Вот бы вспомнить, – почесал затылок Иноземцев, – зачем на себе так сразу гальваническую батарею стал испытывать. Никак забыл про лягушек в коробке или не дали опыты на земноводных никаких итогов?» И не записал ведь ничего на сей счет, никаких заметок не оставил. Коробку-то пустой сиделки нашли, да только ведь подопытные могли разбежаться. Ничего не помнил Иван Несторович. И не понимал, почему, зачем сжал провода руками. Как сжимал – помнил, а зачем – затруднялся объяснить даже самому себе. Туманно вспоминалось какое-то ожесточение. Видимо, не удались опыты с лягушками. Хорошо бы попробовать на себе, будучи при этом в памяти. Но теперь, после удара током, его сердце не скоро придет в норму, не скоро исчезнет систолический шум, правожелудочковая недостаточность. Тоже мне, стенокардия! Иноземцев знал себя лучше, чем кто бы то ни было, – обыкновенное нервное истощение, которое уже давно стало его физиологической нормой. Ну, приложили его в пустыне чем-то тяжелым по голове, с кем не бывает. Сразу субарахноидальное кровоизлияние шьют. И нет у него никаких на шее вздутых вен.
Дабы убедиться в этом, он подошел к зеркалу, снял сюртук с серебряными полумесяцами на эполетах, расширил ворот рубашки, рука в безотчетном движении скользнула к пятому межреберью, где систола прослушивалась при аускультации, и вдруг его отражение в зеркале магическим образом раздвоилось – ровно что тень отделилась и отошла в сторону.
– Иван Несторович, – раздался тихий шепот, и две руки обхватили его плечи. Он не успел перепугаться, узнав в темной тени Ульяну. Загорелое личико светилось лукавством, светлые, почти белые волосы смешно торчали в разные стороны. На ней по-прежнему был мужской полосатый халат, повязанный кушаком, а на ногах мягкие зеленые полусапожки из шагрени с загнутыми концами – этакий славянский Синдбад-мореход.
– Вы? – дернулся назад Иноземцев.
– Я, – подтвердила она с улыбкой. – Не ждали меня так скоро? Простите уж, тогда убежала… Вы были правы, смерть бы вам мою они не простили, еще чего – подняли б весь госпиталь на уши, и вам опять хлопоты.
– То есть… – начал было Иван Несторович, но мысли его сбились в такую кучу, такой непролазный хаос собрались, что он лишь улыбнулся глупой улыбкой, отошел на шаг, опустился в кресло и стал судорожно тереть вечно ноющий затылок. – То есть позавчера, когда я гальваническую машину испытывал, вы перед этим являлись? То есть это был вовсе не кошмарный сон?
– Кошмарный? Сразу – кошмарный, – усмехнулась девушка. Она легко скользила по комнате, подбирала книги, складывала их аккуратной стопкой на письменном столе, потом приступила к инструментам, сложила и их в ящик.
– Погодите, погодите, – постепенно начинал вспоминать Иноземцев. – Я вам раны зашивал!
– Зашивали, – подтвердила Ульяна, пытаясь сдвинуть в угол обломок швейной машинки без маховика. – А вы что уже позабыть умудрились? Не, я в этот раз не в настроении вас в ромашку заставлять играть, будьте покойны.
– Так что ж вы ходите все время туда-сюда! – вскричал доктор, вскакивая с кресла. Он схватил ее за руку и увлек к кровати, велел раздеться и приступил к осмотру швов.
Ульяна покорно послушалась на этот раз.
– Воспаления не началось – и то хорошо, – заключил он. – Дней через десять сниму нитки. И вот как это, скажите-ка мне на милость, вам пришло в голову шить раны самой? Где вы иглу взяли? Где нитки?
– Иглу у скорняка взяли, у него же телячьи сухожилия, – ответила Ульяна, при этом не испытав ни малейшей степени смущения.
Лицо Иноземцева скривилось в брезгливой гримасе.
– Ульяна Владимировна, ну как же так можно!
– Бошланди! – Девушка встала, потушила лампу. – Не начинайте читать нотаций. Я больше рисковала, к вам явившись.
Комната погрузилась в абсолютную непроглядную темноту.
– А зачем господина Захо надо было магазин грабить? – спросил Иноземцев, почувствовав, как она села рядом, за его спиной, прижавшись щекой к плечу. – Он хороший, добропорядочный человек.
– Он коммерсант, – подняла палец Ульяна. – А коммерсантов добропорядочных не бывает. Это, Иван Несторович, был зякат, «оброк» по-нашему.
Иноземцев вздохнул.
– Не вздыхайте. Все зякат платить должны, и вы, и я, у всех он разный. И Юлбарс… Нет, Юлбарс не должен, Юлбарс – зверь, ему природа все прощает…
Наутро Иноземцев очнулся в постели один, вскочил, завертел головой – Ульяны нигде не было, зато книги лежали аккуратными стопками на столе, к нему придвинут стул, освобожденный от поваленной в кучу одежды. Сюртук висел на вешалке. Значит, не приснилось, значит, приходила вчера его Ульянушка. С глубоким, полным облегчения и радости вздохом встал и засобирался в госпиталь.
Полный воодушевления, даже с улыбкой на лице, он отправился перво-наперво в лабораторную комнату, ибо пришла ему в это чудесное утро очередная идея, электрический ток пропускать не по мышцам, а по нервам, все равно что по проводам.
