– Не может же так сильно напечь, что… – вырвалось у доктора в отчаянии.
– Смотри, сколько здесь золота! Бери, сколько хочешь, – вновь заговорила таинственная хозяйка пещеры, – и уходи. Уходи немедля и никогда сюда не возвращайся.
«Возвращайся, вращайся, щайся…»
– Я бы рад уйти… Да и не нужно мне ничего… А нет, вспомнил, мне в Ташкент нужно.
– В Ташкент нельзя, – голос дрогнул тревожной ноткой. – Возвращайся откуда пришел.
– Как – нельзя?.. Господи, с кем же я говорю? Почему нельзя? Бред какой-то… – обессилев от изумления, Иван Несторович присел на соляной пол пещеры. Голову уронил на руку, вновь свело желудок – сейчас опять начнется приступ рвоты. Крепко же его огрели басмачи по затылку. Кажется, сотрясение имеется…
– А где Юлбарс? Где этот лохматый тигр? Где шайка? И были ли они? Или уже лихорадка завладела моей головой?.. И почему мне понятна твоя речь? Ведь басмачи говорили по-тюркски. Я даже теперь знаю значение нескольких слов… А ты, пери, по-русски говоришь. Как-то это странно все. Разве пери говорят… – Иноземцев не заметил, как, бормоча, улегся, прижавшись горячей щекой к холодной скользкой соли, дотянулся рукой до края озера – ледяная вода тотчас остудила дрожь в теле. – …по-русски. И все же, кто ты? Покажись!.. Не могу поверить, что все это со мной происходит на самом деле.
Вдруг неслышная белая тень скользнула за спиной, присела рядом, коснувшись чем-то мягким лба.
Он обернулся – закутанная в шелковые невесомые покрывала, склонившись, на коленях стояла подле него сама барсакельмесская пери. Легким движением рук с нанизанными на запястья браслетами откинула с лица шелка. Обнаружив, к изумлению доктора, под ними – ласковое, улыбающееся лицо Ульянушки, обрамленное тесным восточным украшением из серебра: множество сверкающих монеток и камушек спускалось на лоб, щеки, перехваченных у подбородка большим желтым янтарем.
– Яснее-ясного – брежу, – проронил тот.
– Не ходи, Ванечка, в Ташкент. Там холера. Поезжай обратно, отсидись месяцок-другой в Асхабаде или в Баку. Пусть минует свирепая болезнь, потом приедешь.
– Наверное, никогда мне не забыть этого лица. Всю жизнь преследовать будет. Даже сюда, в Каракумы, забралась.
На что видение вновь спрятало лицо под покрывалом.
– Я принимаю облик того, чего мой гость больше всего боится. Была я семиглавым львом, и горящей птицей Симург, и котелком с раскаленным свинцом. Но чтобы красавицей-девицей – это впервые. Бери из этой пещеры золота сколько сможешь унести и возвращайся в родные края. Скажешь, был в плену на барсакельмесских островах… – заговорила она обиженно, а потом вдруг всхлипнула и добавила. – Оставила бы я тебя здесь, но к людям, видно, нужно поспеть – горишь весь. Ладно, Юлбарс проводит.
«Горю, – прошептал Иноземцев, потрогав лоб, – и вправду горю…»
Открыл глаза – кругом солнце, горячий песок и бело-голубое небо без единого облачка. Ни воды, ни озера с осокой по берегам, ни ялика, и самое удивительное – ни единой души из шайки бродячего тигра. Кряхтя, поднялся, снял очки – те сплошь побитые, одно из стекол на ладан дышит, вот-вот из оправы выпадет. Вспомнил про удар в затылок, дернул подбородком – замутило, но желудок был пуст – свело спазмом, и все на том. Потянулся рукой сначала к плечу – рукав оторван, глянул на руки – оба рукава оторваны, потянулся к голове – та перевязана грязной, насквозь пропитанной кровью тряпицей. Под прожженными волосами – сухая корка засохшей крови. Вспомнил и то, как затылок прижигали. И когда это было? Сегодня? Вчера? Неделю назад?
Повращал глазами, покрутился волчком – солнце в зените. А где юг, где запад, где восток, нипочем не разберешь. И стоял так, замерев, едва не с четверть часа, воспоминая-соображая. Горячий ветер обдувал лицо. Мысли все вперемешку – то пери вспомнит с лицом Ульянушки, то тигриную морду, то голос из мегафона Эдисона, эхом отдававшийся в стенах пещеры, то резкие, гортанные команды на тюркском.
Ну что дивиться да руками разводить – бросили помирать среди пустыни, надоело возиться, поняли, что живым не доедет до невольничьего рынка. А пери с лицом Ульянушки – приснилась, как и пещера Али-Бабы, и сокровища, и сталактиты, и озеро… Такое только в сказках бывает да во снах бредовых.
Надо идти. Быть может, где-то рядом то самое озеро с яликом, или море, или река, или мираж…
Но словно в подтверждение мыслей доктора или в насмешку над его надеждами вдалеке блестела полоска воды. Давеча озеро-то доктор принял за мираж, а мираж взял да целым морем обернулся, отчего сейчас не принять мираж за озеро, идти ведь все равно некуда. Снял остатки кителя, повязал им голову и двинулся в путь.
Сделал пару верст, вдруг видит впереди, на бархане, человек спиной сидит, весь с головы до пят в белом, только на макушке ярко выделяется круглый черный венец.
– Эй! – протянув руку, прокричал Иван Несторович.
Человек поднялся, покрывала его красиво на ветру развеваются, точно у Спасителя в Аравийской пустыне. Иноземцев припустился бегом, а Спаситель шагнул вниз и исчез, словно сквозь землю ушел, прямо под жаркие пески.
Эх, показалось!
Иван Несторович до холма дошел, на самый верх взобрался, чуть ли не по колено утопая в песке, глянул вниз – дюны и барханы справа, барханы и дюны слева, чуть тронутые тонкой извилистой рябью, а меж ними и небом лента горизонта сверкает, маня голубизной реки. Нарочно Господь Бог эти миражи придумал, чтобы духом не падать.
Еще версту осилил и ниц повалился без сил. Солнце спину обжигало, песок во рту, в глазах, в нос забился, ни вдоха, ни выдоха не сделать… Вдруг слышит сквозь дрему голоса – не иначе как брань басурманская вперемешку с тигриным рыком. Глаза открыл – глядь, а он снова верхом, да только лошадь его не едет, а на месте стоит, копытами перебирает.
Что это такое происходит? Что за шуточки! Минуту назад никого не было. Голову поднял: песка нет. Кругом опять лёсс и верблюжьи колючки, как у станции подле Артыка. Разбойники переругиваются, один даже саблю достал, тигр телом к земле прижался, будто перед прыжком оскалился, кончиком хвоста бьет по земле. Иноземцев поискал глазами полосатый халат атамана. Тот восседал верхом, важно скрестив руки на груди, глаза его – светло-золотистые, как два янтаря, грозно посверкивали на загорелом лице, по-прежнему наполовину замотанном платком.
Он зорко следил за развивающейся ссорой, но молчал, никоим образом не проявляя ни тревоги, ни беспокойства.
Поправив очки на носу, Иван Несторович наконец заметил, из-за чего склока: один из басмачей лежал в пыли, руки-ноги раскинув, и не двигался. Что могло с ним произойти – лишь бог ведал, но едва в Иноземцеве проснулся врач, готовый оказать помощь, атаман направил свою лошадь к его, и одним мощным ударом в плечо едва не сшиб с попоны.
– Давола уни!
[13] – гаркнул он.
Иван Несторович сполз на землю, но до недвижимого басмача так и не дополз. Ну что за дикари? Зачем было так больно бить в плечо, опять спазм подкатил к горлу, звезды заплясали пред взором, кругом закружилась голова, и пространство почернело.
