– Да порази тебя чума!
– Что б ты околел от лихорадки, мерзавец!
– Да уготовит тебе сатана самый кипящий котел!
Таковы были возгласы, которыми, наряду с другими любезностями, был встречен ультиматум трактирщика; но в целом, продолжая злобствовать, народ предпочитал повиноваться, и мало-помалу толпа рассасывалась.
Буридан же, вероятно, счел, что королевский указ касательно комендантского часа его не касается, так как, пройдя, как уже было сказано, через главный зал, он вошел в отдельный кабинет, где двое мужчин, имевшие вид кутил и прожигателей жизни, сидели за столом, заставленным остатками птицы, еще нетронутым пирогом с заварным кремом, множеством пустых бутылей и двумя-тремя еще полными.
– Привет Жану Буридану! – воскликнули мужчины, сопроводив свои слова поднятием кубков.
– Приветствую вас, Рике Одрио, король Базоши, Гийом Бурраск, император Галилеи!.. Ну и как, милейшие, с вами здесь обходятся? Ни в чем не знали отказа?
– Твои указания, Буридан, – промолвил Бурраск, – достопочтенным хозяином заведения были выполнены от и до, так что мы уже пьяны в стельку…
– Да, – добавил Рике Одрио, – но Буридан определенно пришел не для того, чтобы разделить с нами ужин, им же нам и предложенный, лучший из тех, что у меня был с последнего праздника шутов. Еды у нас уже не осталось…
– Зато есть, что выпить, – сказал Бурраск. – Выпей, Буридан, выпей, мой старый брат… за твое здоровье, держи!
Буридан бросил на двух пьяниц лукавый взгляд своих карих глаз и пробормотал:
– Похоже, они уже дозрели до великих решений!
И, одним махом осушив протянутый ему кубок, он облокотился на стол и проговорил:
– А теперь слушайте…
– Подожди, – пробормотал Рике Одрио, – подожди, пока я поделю этот пирон на три братские, то есть равные, части, ведь равенство является главным принципом братства… так, по крайней мере, написано во всех письмах Аристотеля…
– Ба! – ухмыльнулся Гийом Бурраск. – Так, полагаешь, Аристотель…
Остаток фразы потерялся в дружном гоготании, которое должно было быть взрывом хохота.
Эти два поборника Бахуса были персонажами важными и значительными.
Один был королем Базоши.
Другой – императором Галилеи.
Читатель глубоко заблуждается, если полагает, что то были ничего не значащие названия химерических королевств и воображаемых империй. Вскоре он и сам увидит, сколь могущественными сообществами являлись королевство Базош и империя Галилея. Пока же ограничимся констатацией того факта, что эти громкие названия были самыми что ни на есть подлинными, раз уж сам король Франции признавал их таковыми, раз у французской монархии ушли столетия на то, чтобы разрушить монархии Базоши и Галилеи, раз уж, наконец, эти две корпорации были вооружены опасными привилегиями, а их предводители обладали не меньшим авторитетом, чем парижский прево, епископы и Университет!
Вот уже четверть часа, как эти два монарха, которым, как мы видели, Буридан оплатил пирушку, были пьяны от вина, философских диспутов и умиления.
Гийом Бурраск, вопреки своей бурливой фамилии
[7], вообще говоря был человеком внешне безмятежным, крупным, тучным, иногда (особенно в процессе переваривания плотного обеда) выглядевшим погруженным в глубокие размышления и тогда видевшим все в розовом свете, так как обычно на его пухлых губах блуждала блаженная улыбка.
Рике Одрио, хотя и был более худощав, сухопар, более раздражителен с виду, не подпустил бы, как тогда говорили, к себе и собаку – выражение, которое дошло до нас (и стало не менее актуально в наши дни) с давних времен, когда улицы буквально кишели бродячими собаками. Как и его друг Бурраск, Одрио любил хорошо поесть и весьма уважал питный мёд
[8], разве что был он менее полным и отличался более беспокойным темпераментом.
Таковы были два персонажа, которым в этот памятный вечер Буридан рассказывал некие таинственные вещи в отдельном кабинете уже закрывшегося к тому времени трактира.
Что это были за таинственные вещи? О каких великих решениях говорил Буридан?
Вскоре вы это узнаете.
Пока же, желая оставить событиям их хронологический порядок, мы воздержимся от прослушивания того, что столь внимательно выслушали король Базоши и император Галилеи.
Но повод ли это покидать Буридана и его приятелей?
Предлагаем читателю представить – всегда можно представить все что угодно, – стало быть, вообразить, что он вместе с нами попивает небольшими глотками мёд в главном зале, где дрыхнет на скамье трактирщик, в то время как Буридан, Одрио и Бурраск разговаривают в кабинете.
Но вот дверь кабинета наконец открылась.
Появился Буридан, вслед за которым, в обнимку, выплыли император и король.
Буридан разбудил хозяина, расплатился, и после того, как владелец «Флёр де Лиса», поклонившись до земли, открыл дверь, король, император и искатель приключений вышли наружу.
В этот момент ночной сторож, с фонарем в руках медленно проходивший мимо причудливо смотревшихся в сумерках колонн, что поддерживали дом эшевенов, голосом суровым и протяжным прокричал в глубокой тиши:
– Одиннадцать часов! Спите безмятежно, жители Парижа! Все спокойно!
Словно в опровержение этой блаженной уверенности, которую сторож давал уже забравшимся под пологи своих кроватей буржуа, в углах улиц сновали мрачные тени, то тут, то там прорезали ночную мглу проблески стали, внезапно, далекими стонами, разрывали тишину крики ужаса.
– Караул! Грабят! Горим!
До возгласов подвергшихся нападению и обобранных до нитки редких прохожих никому не было дела, даже патрулям из десяти человек, которые, под надзором глав городских участков, ходили по улицам утяжеленным ввиду подступающего сна и доспехов шагом.
– Прощайте, мои дорогие друзья! – промолвил Буридан, остановившись неподалеку от Лувра.
Король Базоши схватил его за левую руку, а император Галилеи за правую.
– Как это – прощайте? Не бросай нас, Буридан! – взмолился Гийом Бурраск. – Не оставляй нас сейчас, когда меня так мучает жажда…
– Жажда? – пробормотал Рике Одрио, прыснув со смеху. – Ну, тогда и голод!.. Буридан, ты говорил, что мы проведем эту ночь в одной компании. Что до меня, то я голоден.
– Минут с пятнадцать назад прокричали одиннадцать. Пора спать…
Их величества возмущенно запротестовали.
Буридан уселся на косоугольную каменную тумбу, что стояла на углу улицы, и скрестил руки на груди.
