– Что ты хочешь этим сказать? – пробормотал граф. – Говори! Сама мысль о том, что я вынужден буду уехать, оставив здесь Миртиль, так невыносима, что…
– Пусть монсеньор прочитает прежде это послание! – сказал Симон Маленгр.
Удивленный, Валуа взял протянутый слугой листок бумаги, подошел к висевшему на стене фонарю и принялся читать. Вот что содержалось в письме:
«Монсеньор,
Вы меня не знаете, но я знаю вас, и этого пока достаточно. Мне известно, что вы ненавидите Мариньи. Моя ненависть равна вашей: это все, что я могу сказать. Почему бы нам не объединить эти две ненависти в одну? Почему бы мне не помочь вам одержать верх над Мариньи, а вам не помочь мне отомстить этому человеку?.. Если ваш ответ – «нет», сожгите или порвите это письмо, которое я доверяю вашей чести шевалье… Если же вы согласны, жду вас в каждую из трех ближайших ночей, в районе полуночи, у Порт-о-Пэнтр. Подписываюсь своим именем: ЖАН БУРИДАН».
– Жан Буридан! – прошептал Валуа. – Возможно, вот оно – спасение!.. Да, человек способный осмелиться на то, на что этот осмелился у Монфокона, этот храбрец действительно может меня спасти! Тысяча экю – и он будет служить мне верой и правдой… Симон!
– Я здесь, монсеньор.
– Симон, – сказал Валуа, – этой ночью мы никуда не едем!..
* * *
Маргарита вошла в камеру, которую красноватое пламя оставленного в коридоре факела освещало смутными зыбучими отблесками.
В дальнем углу этой клетушки она увидела Миртиль…
С минуту королева жадно пожирала ее глазами – молчаливая, трепещущая от плохо скрываемого волнения, – а затем прошептала про себя:
– Дитя мое!
Миртиль, в свою очередь, смотрела на незнакомку округлившимися от страха глазами…
Если вы когда-либо видели птицу, угодившую в сети в тот самый момент, когда, упиваясь простором, она рассказывала небу, лесу, ручейку о том, какое это бесконечное счастье – быть свободной и любить, если вы видели, как дрожит она, съежившись, глядя на вас удивленными и испуганными глазками, казалось, спрашивая, почему под солнцем, которое светит для всех, находятся столь злые люди, то вы имеете представление о том, что чувствовала и думала Миртиль.
В голове же у королевы крутились такие мысли:
«Как она красива!.. Так же красива, как была я в ее возрасте, с еще более кроткой нежностью во взоре… Бедняжка!»
Возможно, в глубине души Маргарита даже завидовала этой, так удивившей ее красоте. Она покачала головой и, словно для того, чтобы пробудить в себе сострадание, мысленно повторила:
«Бедняжка! Как она дрожит!..»
– Не бойтесь меня, дитя мое, – произнесла она вслух голосом столь мелодичным и сострадательным, что из глаз Миртиль хлынули слезы…
Несколько нерешительной поступью девушка подошла к женщине, принесшей ей лучик надежды.
Маргариту охватило волнение…
Ее дитя… О, сколько раз она умоляла Мариньи вернуть ей дочь! Сколько раз плакала, думая о ней! Сколько раз с ужасом представляла себе ту минуту, когда увидит ее вновь!.. Ее дитя было перед ней!
Где-то в глубине сердца у нее зародился крик, возможно, бывший ее искуплением:
«Я твоя мать!»
Но крик этот так и не сорвался с ее губ.
Уже протянувшиеся для объятий руки упали.
И Маргарита повторила:
«Как она красива!»
Но на сей раз она вздрогнула, так как поняла, что эта красота причиняет ей невыносимые страдания!.. В который уже раз в душе ее восторжествовал злой гений.
– О, сударыня, – пробормотала Миртиль, – вы кажетесь такой доброй и нежной! Вы принесли мне новости от батюшки?.. Как, должно быть, он плачет и отчаивается? Ах, как ни ужасно мое положение, это, знаете ли, тревожит меня больше всего…
– Я не знаю вашего отца, – глухо промолвила Маргарита.
Миртиль опустила голову и отступила на пару шагов.
– Я пришла к вам, – продолжала королева, – как прихожу ко всем узникам, которых доставляют сюда, пришла со словами утешения.
– Да благословит вас Бог, сударыня, – произнесла Миртиль унылым голосом.
– Но… почему вас поместили в Тампль, дитя мое? Вы говорили об отце… Но ваша мать… она, должно быть, тоже сейчас плачет?
– У меня нет матери, – сказала Миртиль. – Она умерла на следующий день после моего рождения, и до сих пор, когда я думала о ней, мне становилось тоскливо оттого, что я не знала ее… Теперь же я понимаю, что это даже и к лучшему, – что ее нет с нами, ибо только представьте себе, каково бы было ее отчаяние!..
Маргарита вздрогнула и прикусила губу.
– Вы спрашиваете, – продолжала узница, – почему меня поместили сюда. Не знаю даже, что и сказать вам на это, сударыня. Какие-то люди явились в Ла-Куртий-о-Роз – это совсем рядом с Тамплем; помнится, когда я смотрела на замок, тень от его донжона доходила до самого моего окна, нагоняя на меня страх; казалось, еще немного – и башня на меня обрушится… Но я не сделала ничего дурного, клянусь вам… Моего отца зовут мэтр Клод Леско; он покупает и продает восхитительные ковры, которые производят в далекой стране Фландрии, как вам, должно быть, известно. Долгие годы я счастливо жила с Жийоной, нашей служанкой, в Ла-Куртий-о-Роз, не зная другой заботы, как молиться за отца в те вечера, когда поднимался ветер и дождь хлестал по нашему жилищу… Что дурного я могла совершить?
– Поговаривают, что вы колдунья, – проговорила Маргарита, пытаясь придать голосу твердости.
– Как я могу быть колдуньей, – мягко возразила Миртиль, – если всегда причащаюсь на Пасху, что может подтвердить викарий часовни святого Николая?
И Миртиль разрыдалась. Она была так бледна, так грустна, так прекрасна, что самые равнодушные прониклись бы состраданием, увидев такое очарование и столь невинную красоту в этом ужасном месте.
Маргарита почувствовала, как сжимается сердце, которое вдруг наполнилось материнской любовью. Порочные мысли, ужасные страсти, кровавые образы вылетели из ее головы, словно сумеречные птицы из черных дыр, куда случайно пробился яркий луч света; грудь ее затрепетала, к горлу подступил ком… она поспешно шагнула вперед и порывисто обняла девушку.
– Не плачь, – прохрипела она, – не плачь, дитя мое! Я могу многое… Я могу вырвать тебя из когтей смерти… Я могу сейчас же вызволить тебя из этого страшного места…
Восторженная, опьяненная, Миртиль слушала эти слова и, похоже, им верила…
– О, мой славный батюшка, ты больше не будешь плакать… О, мой дорогой Буридан, ты не умрешь от смерти Миртиль!..
Маргарита Бургундская медленно разжала материнские объятья, в которых сжимала дочь.
Затем так же медленно отступила назад.
И когда Миртиль подняла на нее свои чистые голубые глаза, взору ее предстала ужасно бледная женщина…
