Громкий и негармоничный, но ритмичный и размеренный храп, похожий на храп чистой совести (а почему бы совести и не храпеть, когда она способна пробуждаться, засыпать, говорить и т. д.?), словом, этот носовой храп – за отсутствием совести, – которому не в чем было себя упрекнуть, ясно свидетельствовал о том, что узник, в отличие от скифов, не боится даже и того, что на его голову могут обрушиться небеса. Ланселот Бигорн был счастлив, или, по крайней мере, ему снилось, что он счастлив, что, возможно, является высшей формой счастья.
Однако же когда свет факела упал на его веки, он поморщился, пробормотал какое-то ругательство и перекатился с правого бока на бок левый, дабы продолжить свой сон.
В этот момент на его правое плечо легла чья-то рука.
Бигорн издал новое бормотание потревоженного счастливого сони и перекатился на спину.
Затем он приоткрыл глаза.
В ту же секунду они расширились от ужаса, он распрямился со смутным предчувствием того, что из приятного сна он резко перенесся в некий чудовищный кошмар, затем забился в угол, возле которого спал, начертил в воздухе большой крест и, стуча зубами, пробормотал:
– Обитатель иного мира, я заклинаю тебя вернуться в могилу, позволив доброму христианину спокойно досмотреть до конца его последний сон!
Затем вдруг в голову ему пришла неожиданная мысль.
– Уф! – промолвил он, тяжело вздохнув. – Если уж Господь ниспослал мне это видение, значит, завтра, на рассвете, меня поведут на виселицу… Дорогой святой Варнава, – добавил он, – я ничего не могу тебе обещать. Но, если подумать, я и так отдавал тебе многое из того, что удавалось добыть, так что если у тебя только не каменное сердце, если живет на небесах благодарность, ты должен избавить меня от этой напасти.
На этом Бигорн закрыл глаза, вновь открыл, констатировал, что неблагодарный святой Варнава остался глух к его просьбе, учитывая, что призрак так никуда и не делся, и пробормотал со вторым, таким же тяжелым, как и первый, вздохом:
– Уф! Теперь все понятно. Я уже умер, раз общаюсь с обитателями иного мира.
И, переходя от страха к некой отчаянной браваде, он вскочил на ноги и пристально посмотрел на фантома.
– Ну как, узнаешь? – спросила Мабель. – Вижу, что да. Ты узнал меня еще там, в Нельской башне. Ты знаешь, кто… Знаешь, какой счет пришла тебе предъявить.
И рука ее опустилась на руку Бигорна.
Ланселот тотчас же отметил две вещи, крайне важные для него в том состоянии ума, в котором он находился.
Во-первых, голос призрака, пусть и немного глухой и дрожащий от гнева или злорадства, звучал отчетливо и естественно.
Во-вторых, рука того же призрака была лихорадочно горячей.
Всем же, однако, известно, что у призраков не бывает лихорадки, замогильный их голос звучит будто бы издалека и неразборчиво для человеческого уха, а руки всегда ледяные.
– Хо-хо! – воскликнул Бигорн. – Так вы не мертвы?
Несказанной горечи улыбка исказила губы Мабель.
– Уж лучше бы мне умереть! – проговорила она со сдержанным отчаянием. – Уж лучше бы кинжал Маргариты положил конец моему несчастному существованию! Тогда бы мне не пришлось страдать так, как я страдала. Но ты, проклятый, знай, так как я пришла сюда для того, чтобы сообщить тебе это, знай, что арестован ты был благодаря мне! Через несколько минут, выйдя от тебя, я подам знак. И тогда по этому знаку моей руки, по одному лишь произнесенному мною слову тебя схватят и потащат в соседнюю камеру. А знаешь ли ты, что это за камера? Это камера пыток.
Ланселот Бигорн вздрогнул.
– Дьявол! – пробормотал он. – Я и сам хотел умереть. Но выдержать пытку – это умереть раз сто. Слишком много для одного человека, каким бы толстокожим он ни был! Но, – промолвил он вслух, – к чему меня пытать, когда мне и сказать-то нечего?
Мабель не ответила.
Опустив голову, она, казалось, погрузилась в некие мучительные раздумья.
– Как сейчас, вижу ту гнусную сцену, – произнесла она наконец медленно. – Сначала – холод, сковавший мне сердце, затем – черная пелена перед глазами, потом я уже не понимаю, что происходит вокруг, и вдруг… слушай же, несчастный!.. Мне кажется, что я мертва и в то же время жива… но я осознаю, что не могу даже пошевелить рукой! Я слышу, что говорят, изо всех сил пытаюсь закричать, произнести хотя бы слово и понимаю, что не могу этого сделать, что я словно провалилась в небытие…
– Мертва и в то же время жива! – прохрипел Бигорн. – Теперь-то мне все понятно!..
– И тогда, – продолжала Мабель, – я слышу… О, негодяи! О, мерзавцы, которые не пожалели ни мать, ни дитя!.. Я слышу Валуа… слышу, как Маргарита отдает тебе этот ужасный приказ… И ты, ты повинуешься! Я слышу крики моего ребенка… я хочу, о, всеми силами, всей душой, хочу кричать, умолять, подняться на ноги!.. Нет! Ничего! И я, мать, смотрю, как моего ребенка уносят, чтобы утопить… Как только ты можешь жить с этим, Ланселот Бигорн? Неужто твои ночи не наполнены криками этого бедного малыша?
Мабель разрыдалась.
– Бедный мой малыш! – бормотала она. – Жан, мальчик мой!..
Несколько минут в камере раздавался лишь ее плач.
Возможно, она забыла о Бигорне, о своей мести, обо всем на свете, так как в этот момент она слышала крики ребенка, который зовет на помощь маму…
– Так вы спрашиваете, – проговорил Ланселот Бигорн мрачным голосом, – как я могу жить, совершив такое злодеяние?
– Какая теперь разница! – пробормотала Мабель сквозь зубы. – Главное то, что ты – в моей власти. Вас было трое: ты, Валуа и Маргарита. Ты отправишься на тот свет первым, только и всего. Прощай, Бигорн! Умирая от мучений в этой камере, в отчаянии, в проклятии души и тела, знай лишь, что это я тебя убиваю! Прощай!
Бигорн сделал два быстрых шага, встал перед Мабель, вытащил из своей одежды некий небольшой блестящий предмет и протянул ей, сказав:
– Прежде чем уйти, взгляните-ка на это, Анна де Драман!
Мабель мельком взглянула на предмет, затем схватила его трясущейся рукой и, судорожно вздохнув, прошептала:
– Медальон, который я повесила на шею моему Жану!..
Она поднесла его к губам и пылко поцеловала.
Затем, поднимая глаза на узника, сказала:
– Спасибо. Прежде чем умереть, ты сделал доброе дело, вернув мне медальон, который снял с моего сына перед тем как утопить его… Я положу этот медальон к тем его вещам, которые сохранила – его детской одежде, туфелькам, расческе… да, я храню это, это мое сокровище. Спасибо, Бигорн: умри же спокойно и без мучений – медальон избавит тебя от пыток.
– Этот медальон взял не я, – промолвил Бигорн, – и не у меня он находился до сегодняшнего дня.
– Что ты хочешь сказать? – удивленно вопросила Мабель.
