В любом случае, если мы и не можем, к величайшему своему сожалению, обнаружить наших героев, свободными и счастливыми, в зале какого-нибудь трактира, по крайней мере, представляем читателю сцену их кутежа, о котором мы уже говорили.
Итак, Буридан, Филипп и Готье сидели за столом.
Было одиннадцать часов вечера. Не то чтобы их пирушка – а то была настоящая пирушка – так затянулась, но, по какой-то непонятной прихоти, обслуживавший их слуга только-только накрыл стол. Тщетно весь вечер Готье колотил кулаком в дверь, крича, что умирает с голоду, – слуга из-за двери лишь советовал ему сохранять терпение, даже не подозревая, что подобная добродетель была Готье совсем не свойственна.
Наконец, как мы уже сказали, стол был накрыт, и трое друзей заняли свои за ним места, отметив, что ужин еще более, чем предыдущие, богат на дорогие блюда и вина, которым Буридан и Готье героически оказали честь и к которым Филипп остался абсолютно равнодушен.
Само собой, завязался разговор. И, как всегда, повосторгавшись насчет того, как с ними обходятся в сей странной тюрьме, друзья принялись беседовать о том, о чем обычно говорят узники, – о свободе.
– Ах, – сказал Буридан, – если бы мы только знали, где находимся!
– Если бы, – добавил Готье, – я только знал, как построена эта тюрьма!
– И что бы тебе это дало? – мягко спросил Филипп.
– Боже правый, возможно, это помогло бы нам найти путь к бегству, тогда как мы сидим здесь, как барсуки в норе – пусть и с хорошими припасами, но, согласитесь, все же как барсуки, – а мне этого явно недостаточно.
– Чего же тебе не хватает? – вяло улыбнулся Филипп.
– Разрази меня гром! Да того, что я не могу пойти куда мне взбредется, подраться с патрулем, навестить Аньес Пьеделе, выиграть несколько экю в «Истинном Роге», да всего того, из чего и состоит жизнь, черт возьми!
В этот момент, и так как ужин подходил к концу, вошел слуга.
Здесь мы должны сказать, что Филипп д’Онэ и его брат снова надели маски и не снимали даже ночью, – из опасения, что кто-нибудь войдет и заметит их лица.
Слуга – а прислуживавшего им человека никак нельзя было назвать тюремщиком – поставил на стол флакон, на первый взгляд, содержавший чистую воду.
– Что это? – полюбопытствовал Готье.
– Напиток, предназначенный лишь для одного из вас, – отвечал слуга.
– И для кого же, черт подери?
– Для того, на ком нет маски.
– Тогда это для меня! – воскликнул Буридан и, схватив пузырек, внимательно его осмотрел. – И кто же столь щедро жалует мне этот напиток?
Но слуга уже исчез. Буридан принюхался к флакону, но никакого запаха не обнаружил, потряс, разглядывая его на свету, но оказалось, что содержащаяся в пузырьке жидкость совершенно бесцветна.
Буридан посмотрел на друзей.
– Какой-то напиток? Для меня одного? Что бы это значило?
– Хе! – воскликнул Готье. – Вероятно, это от некой дамы, которая желает тебе добра и которая узнала, что ты в тюрьме.
Буридан перелил содержимое пузырька в свой кубок.
– В таком случае, – проговорил он, – я его выпью, и выпью один, в честь сей дивной незнакомки… Кто знает, может, он подействует на меня самым благоприятным образом?
– Или же пагубным! – рассмеялся Готье.
– Не пей, Буридан! – серьезно промолвил Филипп.
– Это еще почему?..
Буридан вздрогнул, но тотчас же взяв себя в руки, продолжал:
– Полноте? С чего бы здесь быть яду? Но даже если это и яд, зачем кому-то желать смерти одному лишь мне? Почему бы, напротив, не попытаться убить всех троих сразу? И потом, пожелай кто-либо убить меня или нас, разве не легче было бы сделать это, пока мы спим? То, как с нами здесь обходятся, те знаки внимания, что нам оказывают, этот богато сервированный стол, великолепные кушетки – все здесь пока свидетельствует о том, что зла нам не желают. И потом, наконец, чтобы меня отравить, было бы удобнее не пробуждать во мне сомнения, принося сюда флакон, предназначенный лишь мне одному. Я пью! Пью за ту незнакомку, что оказала мне эту любезность, будь даже она самой…
Он намеревался сказать: «Маргаритой Бургундской!», но взгляд его упал на Филиппа, и Буридан умолк. В ту же секунду он поднес кубок к губам и осушил до дна.
– Ну, и как на вкус? – спросил Готье.
– Просто изумительно! – отвечал Буридан, поцокав языком.
– И ты не оставил нам даже и капли!
– Просто изумительно! – повторил Буридан. – Обычная вода.
– Без какого-либо вкуса? – спросил Филипп.
– Увы! Утешьтесь же, мои дорогие друзья, и забудем этот странный случай. Я даже склонен полагать, что это здешний наглец-слуга посмеялся надо мною. Обязательно пожалуюсь на него судьям, когда возбудят наш процесс.
– Ха! Да уж, – заметил Готье, – наш процесс, клянусь всеми чертями! Постоянно забываю, что это пышное застолье…
В этот момент молча вошел слуга, забрал опустошенный Буриданом флакон и, не произнеся ни слова, удалился.
Щелкнули дверные запоры.
Трое друзей вздрогнули, Филипп побледнел.
– Так что ты там говорил? – хладнокровно уточнил Буридан.
– Я говорил, – уже заплетающимся языком продолжал Готье, – что все эти застолья неизбежно должны закончиться процессом, который, в свою очередь, закончится…
– Добрым славным повешением! – воскликнул Буридан, разразившись нервным смехом.
А Филипп д’Онэ про себя отметил:
«Буридан отлично знает, что ему прислали яд. И таким образом пытается избежать виселицы. А ты эгоист, Буридан!..»
И, покачав головой, словно для того, чтобы отогнать мрачные мысли, вслух он произнес:
– Так и есть: нас повесят или же обезглавят. Буридан, ты будешь болтаться на веревке между Готье и мною.
– Уже сейчас готов себе это представить, дорогой друг…
– Прежде, – продолжал Филипп, – в те героические времена, когда еще существовало дворянство, а король был лишь вождем среди себе равных, никто бы не посмел арестовать и приговорить к казни сеньоров, потребовавших правосудия. Все это изменил покойный король Филипп. Нас посмели арестовать и нас приговорят. Если так, я бы предпочел пойти на плаху…
– Хо! – промолвил Буридан. – Отрубленная голова или пеньковый галстук на шее, мне безразлично, – что одно, что другое означает прощание с жизнью.
– А пока же, – предложил Готье, – пойдемте спать.
– Будь по-твоему! – сказал Буридан. – Пойдемте спать. Сон – славная штука.
Готье, пошатываясь, направился к кушетке. Живо подскочив к брату, Филипп шепнул ему на ухо:
– Не раздевайся, Готье.
